— Спасибо, дорогой мой, удружил, — пробормотал Вишняков, подписывая обязательство на 7500 рублей.
Увы, легкомысленный любитель прекрасного пола и не подозревал даже, что такая дружеская предупредительность Шварца стоила слишком дорого.
— Ну, прощай покуда!
— Как прощай? А за комиссию ты мне забыл? Эх, любовь даже память у парня отшибла!
— Прости, брат, и верно, забыл, — схватился Вишняков за бумажник. — Тебе сколько? Пятьсот рублей?
— Чего ты еще спрашиваешь? Разве не знаешь? Ведь было же условлено, — сказал недовольным тоном Шварц.
— На вот, покуда, триста рублей, а остальные— подожди, на днях отдам, а теперича денег в обрез, еще нужно шампанского да фруктов закупать.
— Послушай ты, чудак! Хоть бы сказал своему приятелю в виде благодарности, для какой бабы тебе такая куча денег понадобилась? Признайся, ведь я угадал, опять женщина замешалась, а? — поинтересовался Шварц, небрежно опуская в карман заработанный куртаж.
Поясним нашим читателям, что Вишняков, верный своему обещанию хранить тайну, данному панне Ядвиге, ни слова не говорил Шварцу, для кого именно предназначались эти деньги.
— Не для бабы, а для королевны такой, что ни в сказке сказать, ни пером описать! — глупо, самодовольно улыбнулся Вишняков…
Ровно в восемь часов вечера у ворот квартиры Рудовича остановились щегольские санки с медвежьей полостью. Приехал Вишняков. Он сам правил прекрасной рысистой лошадью, не раз бравшей призы на конском ипподроме. У них было условлено с панной Ядвигой, что он, Вишняков, заедет за ней и пригласит ее покататься, пользуясь хорошей санной дорогой. Оставив лошадь на попечение дворника, Вишняков прошел в квартиру Гудовича. Последнего в этот вечер, по словам панны Ядвиги, не должно было быть дома. Он в компании Загорского и других охотников уехал в подгорное таежное село на медвежью облаву. Бросив на руки расторопного Семена дорогое скунсовое пальто, молодой купчик поспешил в гостиную. Там его уже ждали. Навстречу ему шла сама хозяйка квартиры, очаровательная панна Ядвига.
— Вы аккуратны, пан Викул, — лукаво улыбнулась она, протягивая свою маленькую, изящную ручку, Вишняков взглянул на собеседницу и даже онемел от восторга:
— Панночка, царица моя! Красота неописуемая, — пробормотал он, жадно впиваясь в протянутую ручку.
Такой галантности, присущей польской нации, научила его панна Ядвига. Она была хороша сегодня как никогда. Стройное молодое тело девушки, обвитое черным шелком, походило на черный мрамор, вышедший из-под резца великого художника. Это черное, скромное, и вместе с тем изящное платье — лучшая модель аристократической мастерской Варшавы — было отделано нежно-голубым гипюром. Эта голубая отделка походила на море незабудок, из которого белела девственная грудь девушки. Шея, гибкая и гордая в своих царственных поворотах, была перехвачена черной бархатной ленточкой с золотым медальоном. Пышные, золотые волосы панны Ядвиги были собраны в модную прическу, тоже украшенную черным бархатным бантом. И вся она, соблазнительно прекрасная, с высокой, ровно и спокойно дышащей грудью, с нежным румянцем лица, с томным и загадочным выражением голубых глаз была похожа на молодую новобрачную, еще не изведавшую сладких чар любви, но уже предвидящую их и рвущуюся к ним.
