Феня внимательно слушала Надю, Наташа же, оглянувшись, перехватила настороженный взгляд матери…
— Кое-кто из вас считает, — продолжала Надя, — что он вроде уже и не человек, раз не прошел по конкурсу в институт. Будете вы учиться, будете! Было бы желание. Вы думаете, у меня не болит сердце о судьбе каждой из вас? Я вот проснулась сегодня ночью, лежу и прикидываю: хорошо бы, кто-нибудь из микулинских стал знаменитым человеком вроде юштинской доярки Прасковьи Николаевны Ковровой. Бронзовый бюст при жизни поставили! Не каждый заслуженный полководец или академик удостаивается такой чести!
Говорила Надя горячо. Казалось, слова ее задели кое-кого из девушек за живое: Аленка, сидевшая на краю скамейки, поднялась и негромко заявила:
— Я согласна пойти на ферму…
Председатель колхоза переглянулся с Ваней Пантюхиным, и у всех, кто находился за столом президиума, появилась улыбка одобрения.
— Ну и Алена!
Как будто светлей и просторней стало в переполненном зале, свободней, легче вздохнулось. А Аленка, окинув синими глазами клуб, тоже улыбнулась и добавила:
— Я согласна, только… учетчицей молока…
По залу прокатился ехидный смешок, но тут нее заглох: встала Наташа.
— А я и учетчицей не пошла бы!
Надя слушала и не верила своим ушам: она была обманута в лучших своих надеждах, а еще горше стало, когда Аким Чернецов, отец Фени, сверкнув из-под косматых бровей неспокойными, диковатыми глазами, заговорил гневно:
— Правильно, Наташка, не для того столько училась, чтобы идти навозом дышать!
Аким с самой весны носил в сердце обиду на Феню за то, что она до сих пор не вернулась домой, и на каждом шагу прямо или косвенно старался высказать свое несогласие с молодыми, оставшимися в селе.
Феня, отвернувшись, посмотрела в сторону Матрены. Она сидела в полутьме, в углу. Хорошо были освещены лишь ее лицо и руки, устало сложенные на коленях.
Добрые руки!.. С какой лаской расчесывали когда-то они гребешком льняные волосы ребят, поили телят-первотравок, сажали мяту и укроп на грядках, сколько молока надаивали! А в войну эти вдовьи обветренные руки таскали бревна, строили землянки, закрывали глаза убитым… Как много могут рассказать эти руки, если хорошенько присмотреться к ним. А лицо, а глаза? Пусть потускнели они от невзгод и времени, но зато сколько ума, сколько горьких следов жизни хранят они.
Видно, реплика Наташи и слова Аленки сильно задели Матрену, она кашлянула и поднялась. Аким еще что-то бубнил себе под нос, а в зале уже зазвучал простуженный, грубоватый голос Матрены. В ее словах, как и в словах Ивана Павловича, слышалась давняя боль, но к ней еще примешалась и материнская обида…
