Но вот Феня подняла голову, и ее карие глаза встретились с его глазами, и что-то неотступное, настойчивое почувствовала она во взгляде Александра Ивановича, и тревожно и радостно забилось ее сердце.
— Разрешите… я поставлю черемуху.
— Пожалуйста.
Феня прошла в палатку, поставила цветы на стол, хотела было выйти, но путь ей отрезал смеющийся Александр Иванович.
Она опустила глаза.
— Ну, я пойду, мне телят надо поить… — тихо сказала наконец Феня.
Но Саше вдруг захотелось еще побыть с ней хоть немного в это ясное утро. Потому и нашел он предлог:
— На тебя жалуется пастух, что ты какие-то там новшества вводишь, а ему ничего не говоришь…
— И никаких новшеств не ввожу я, — вспыхнула Феня, — а всего лишь навсего не даю ему гонять телят попусту, особенно против ветра, устают они, а потом еще посыпаю солью луга по утрам, когда роса лежит, ну и… — Феня захотела дальше рассказывать, но, посмотрев на Александра Ивановича и увидев, что тот улыбается, смолкла.
— Какая ты сегодня!.. Ну, честное слово, не знаю… — проговорил он.
Феня еще больше смутилась и бросилась бежать, прижимая к груди ветки черемухи. Вот и палатка, в которой она живет вместе с доярками. Феня положила на свою койку черемуху, достала зеркальце и долго рассматривала себя. Ей казалось, что в жизни ее начинается что-то особенное, значительное, праздничное. Забыв про черемуху, напевая какую-то песенку, выскочила она из палатки и скрылась в лугах.
Над Окой синяя утренняя заволока. Все уже проснулось, заговорило. День разгорался ярче и ярче. Феня поднялась на взгорок. С какой-то точки перед ней вдруг открылась пойма — зеленая, неоглядная, с голубой широкой лентой Оки.
Феня смотрит вокруг повлажневшими глазами, улавливает терпкие запахи земли, трав, потом поднимает голову кверху — в синеве высокого, чистого неба сыплет хрусталинки жаворонок, забрался под самое солнышко и заливается — крохотный, трепещущий…
Каждая капля росы на траве горит то голубым, то зеленым, то алым, и создается такое впечатление, будто бы хрусталинки, что сыплет жаворонок, падают в траву и тут же вспыхивают разноцветными огнями. А отстоявшаяся чистая вода в дорожной колее плавится под лучами, ослепляет — нагнись и черпай ладонью солнце.
Феня почувствовала, что грудь ее распирает какая-то непонятная, но очень большая радость, настойчиво бьется, тормошит, просится наружу. Так бы, кажется, взяла да и обняла весь белый свет. Феня подставила разгоряченное лицо навстречу влажному речному ветру, зажмурилась. Так она стояла несколько мгновений с легкой, едва заметной улыбкой, потом снова взглянула на пойму. Все было по-прежнему прекрасно, все хорошо, очень хорошо!
