— Хорошо бы сейчас прокатиться на лошади, — проговорил Саша.
Феня кивнула головой — она согласна была на все, лишь бы быть с ним в эту минуту рядом.
Попросив у конюха разрешения, через пятнадцать минут Александр Иванович и Феня выезжали со двора конюшни на Воронке, заложенном в те самые козырки, на которых только что скатились с горы.
— Доедем до Аргамакова и обратно, — предложила Феня.
— Нет, мы поедем далеко-далеко! — мечтательно произнес Саша, натягивая вожжи и пытаясь тем самым выровнять бег коня.
Из-под копыт Воронка летели тугие комья снега, свистел ветер, и бесконечно пели железные подреза полозьев. Там и тут проносились то согнувшиеся под инеем вешки, то темные, залепленные снегом кусты терновника, где-то вдали, за Окой, прямо перед глазами, роились, мельтешили огни такого же большого, как Микулино, села…
Родное, русское: и земля эта, прикрытая глубоким снегом, и размашистый, неукротимый бег молодого горячего коня, и этот веселящий запах чистого первозимка, и неоглядная голубоватая даль вечера, и страстное биение жадного до быстрой езды сердца…
— Феня, смотри-ка!
— Ничего не вижу. А что там?
— Ничего не видишь? А я вижу, и очень многое. Сады вишневые… в цвету стоят… А дороги обсажены сливами…
Саша окинул взглядом заречные огни, взял Фенину руку, согрел в своей ладони.
— Ты посмотри: куда ни обернешься — везде огни, а ведь когда-то эта земля была краем нищеты и тьмы. Приходилось тебе читать «Мелюзгу» Куприна?
— Нет.
— Рассказ этот написан как раз о наших местах… В страшной глуши, где-то под Тумой, окруженная дремучими лесами и непролазными болотами, затерялась деревня Большая Курша. Зимой жители Большой Курши были отрезаны от всего «крещеного мира». Сугробы до самых крыш. Ночью под окнами воют волки…
В деревне живут учитель Астерин и фельдшер Смирнов.
«Как дико, Сергей Фирсыч, что мы с вами уже три месяца не читали газет, — говорит учитель фельдшеру, — бог знает, что произошло за это время в России».
Феня прислушивается к тому, что рассказывает Саша, и думает: «Неужели так жили когда-то люди?»
Саша смотрит на роящиеся огни сел и продолжает рассказывать:
— Астерин ждет чуда, от которого началась бы новая, прекрасная жизнь. Он говорит с фельдшером о русском мужике, который по темноте своей убивал когда-то докторов во время холерных эпидемий, устраивал картофельные бунты…
Озлобленный циник Смирнов, не верящий в жизнь, ворчит уныло о России, сплошь заваленной сугробами, глухой, безжизненной стране, похороненной под белым куревом метели…
