23 сентября. День студёный и блеклый. Солнце тусклым пятном, лес побурел, но держится. Редко-редко вспорхнёт светлой желтизной шапка вяза, и снова глухие краски рыхлого лесного покрова. Всё исхожено да истоптано, корчуют и валят, понатыкали дачек. Хозяйка на меня косится: я — книгочей, а она, как жук-навозник, без устали пристраивает, ухичивает, копает, укладывает. От меня ей проку мало, одна квартплата, и потому я — никчемный.
Что ни дом, то гнёздышко, которое плетут и утепляют всю жизнь с завидным усердием. Если бы каждый положил на себя хоть 1/10 этих трудов! А газетки всё бьют из пушек по воробьям, только заштопают в одном месте, как в другом прореха. Что поделаешь, масса-то передовая, а вот единицы портят картину. Тон, тон надобно менять, чтобы разворошить эту советскую массу.
Запоем перечитал Щедрина. «История одного города» — наш скотный двор с послушной скотиной и болванами-скотниками. За границей двор почище, а в остальном мы на равных.
24 сентября. Чтение «Головлёвых» и «Пошехонской старины» — неизъяснимое наслаждение. Нравится погружаться в тину усадебного быта, прощупывать его день за днём, дышать его плотным воздухом. Слов нет, смрадно и гадко, но об этом не думаешь. Для Толстого «Старина» означала одно, для меня — другое. Так никто не писал — осознанно — художественно. У других крепостничество было фоном, у Щедрина — обнажённый кусок жизни со всеми его капиллярами и запахами. Но мне-то, мне что до этого? То ли притягательный и уродливый уют, тепло своего угла, значительность и ничтожность домашних дел — суеты, чему отдаются все, кто полностью, кто частично. Это тыльная сторона, без спасительных покровов сладкоречия, и двигатель, и цель, и награда. Мода на Толстого и Достоевского. Почему не на Щедрина? Он обыкновеннее и, значит, современней. С ним ясно видишь, какие силы надо иметь, чтобы выйти на простор и не столько заразиться, сколько не обмануться.
1 октября. Счастье — вещь относительная. Теперь для меня недосягаемо. Понял драгоценное свойство детства — бессвязность, ему по привычке продолжают следовать и взрослые. Ничтожный вопрос: брать или не брать чаевые таксистам, — дискутировался в четырёх номерах «Известий».
2 октября. Частенько копаюсь в своём детстве, оно начинает занимать меня. Многие в своём детстве гости редкие и снисходительные. Они, впрочем, и в собственной жизни гости, не помнящие начала, не думающие о конце. Для них годы, как дорога с редкими фонарями: скорей бы добраться до светлого места. Всё остальное — досадные заботы и неустранимая скука.
