Иннокентий Сергеевич покивал лысоватой головой: мол, действительно зря.
— Ай вы с голодухи помираете? — встопорщилась Евдокия, хлопнув обеими руками себя по тощим стёгнам.
— И говоришь, голубушка, тоже нехорошо, — вздохнула Анна Сергеевна. — Стыдно тебе!
— Уж как умею. Науков не проходила.
— Мы ведь не желаем с тобой быть в ссоре, — Анна Сергеевна улыбнулась еще раз как можно мягче. — Да, не желаем. Ты нам тоже кое в чем помогала. Мы помним, — она дотронулась своей немощной рукой до жесткой руки Евдокии. — Мы, милая, люди культурные, как ты хорошо сама знаешь. Надо бы идти сейчас к участковому, да не позволяет моя доброта.
— Надо бы, — вновь кивнул головой Иннокентий Сергеевич.
— Но мы воздержимся и поверим. Через неделю ты, конечно, не принесешь. И я тебе назначаю срок через десять дней.
— Срок приличный, — подал голос из-за шкафов брат.
— Ей-боженьки, через неделю! Никак не поздней! — обрадовалась Евдокия, чувствуя в себе какое-то мелкое чувство униженности и одновременно стыдясь его и желая показать свою гордость. — Обязательно, Сергеевна, через неделю. Слово даю. У меня слово — закон. Ты только не серчай, говорю. Все до копеечки поднесу, новенькими, вот увидишь. Ты ведь любишь такие, я знаю.
— Новые, верно, люблю, — подтвердила Анна Сергеевна.
Через неделю, как ни крутилась, Евдокия пятьдесят рублей не смогла добыть. Пришла она вовсе притихшая, как-то боком, спотыкаясь, под прямым взглядом старухи Лючевской приблизилась к ее креслу.
— Пока… нету. Неувязка, Сергеевна, — пробормотала она.
Глаза Лючевской остекленели.
— Ох, милая, пользуешься ты добротой моей! Ну что будем делать? Нам до пенсии не хватит.
— Мы на отдачу долга рассчитывали, а так не протянуть, — подтвердил Иннокентий Сергеевич. — Нипочем зря можем помереть, некоторым образом, с голоду.
— Красть же не могу я.
— Ты вот что. Ты, милая, должна извиниться перед нами, — сказала Анна Сергеевна подумав.
— Понятно. Извиняйте. А то как же? Я и прошу извиненья, — быстро проговорила Евдокия.
Глаза Анны Сергеевны встретились с братниными, и в их темной, тайной глубине родилось какое-то общее желание, и оба тонко улыбнулись; в эту минуту они о чем-то сговорились.
— Так, голубушка, извинения не просят. Ты, милая, пригнись, пригнись, сломи, сломи гордыню, это нехорошо, — почти в умилении говорила Анна Сергеевна.
— Ну пожалуйста. Извиняйте, — Евдокия поклонилась, пригнула голову.
— Ниже. Колени, колени, милая, согни, — подстегнула старуха.
