Минос, царь Крита | страница 37
Сарпедон не унимался:
— Послушай, хочешь, я спою для тебя?
— Хочу, конечно, — рассмеялся я. — Мог бы и не спрашивать! Ты же знаешь, как я люблю твой голос.
— Ради этого пира я разучил египетскую песню.
— Вот как? — ахнул я. — О чём?
— О жрице Афродиты. То есть, как её зовут египтяне, Хатхор. Она мне очень понравилась.
Он встал и хлопнул в ладоши. Развеселившиеся и уже слегка одурманенные вином гости стихли. Видно, на пирушках Сарпедон часто выказывал своё мастерство, и его ценили. Распорядитель метнулся к музыкантшам. Арфистка с почтительным поклоном подошла, выслушала приказание господина. Девушки пошептались и, по взмаху руки арфистки, заиграли. Брат слегка поправил волосы и негромко завел:
Пел мой брат на критском языке, но ни разу мелодия не помешала словам, так искусно подобрал он ритм. Голос его был чист, мягок и, несмотря на молодость Сарпедона, отличался глубиной, свойственной только низким, зрелым голосам. Странное впечатление произвело на меня его пение. Казалось, он обращался только ко мне и больше ни к кому. Словно не пел перед собравшимися двумя десятками мужчин и женщин, а нашептывал на ухо. И я почувствовал не переливы мелодии, а движения ласковых мужских рук, прикасающихся к моему телу. Таких, как руки Дивуносойо.
Милет, как и прочие, оставил угощение и поворотил голову в сторону Сарпедона. Я покосился на него и мне стало боязно за брата. Каково покажется его искусство тому, кто слышал лучшего в Ойкумене песнопевца? Но моего соседа песня растревожила не меньше. Или мне хотелось так думать, потому, что глаза его повлажнели, дыхание стало неровным? А потом он осторожно взял мою руку, погладил кончиками тонких пальцев ладонь и удивился:
— Такая грубая?
Щеки мои залил жаркий румянец. Милет не мог его видеть в сгустившемся полумраке. Но, видимо, почувствовал. Стиснул мою ладонь еще крепче. Рукопожатие у него было мужское, сильное и уверенное.
Дурман с новой силой ударил мне в голову.
— Пойдём со мной, — выпалил я свистящим шепотом. И закусил губу, испугавшись собственной дерзости. Разве Милет раб, чтобы ему так приказывать? Но он едва слышно прошептал, обжигая мне щеку своим дыханием: