— Да… белье для невесты, — выдавил он из себя.
— А какая она?
— Такая, как вы в свои семнадцать лет, — неожиданно для себя мудро ответил Фома.
И ему подобрали целую кипу цветных пакетов.
— Эх, сама бы замуж за такого рыцаря пошла, — кокетливо улыбнулась заведующая. — Пригласите на свадьбу.
Фома пообещал. Видно, что-то новое появилось в нем, потому что все ему удавалось само собой. Возможно, бессмысленная, счастливая, наивная улыбка? Он знакомился со взрослыми людьми так быстро и непосредственно, как дети с детьми. И эти кратковременные контакты дарили чувство общности со всем миром, где терн дарил ягоды без колючек, где души еще не покрылись корой отчуждения.
С горой пакетов, чрезвычайно довольный собой, хмельной от любви к людям, Фома вышел из магазина. Он представлял лицо Незнакомки и светился от этого внутренним светом. Простая истина пришла ему в голову: дарить — это приумножать. Ведь клетка, делясь пополам, одновременно и приумножается.
Перед входом в универмаг на гранитном цоколе сидела морщинистая старушка и молча, тоскливо смотрела на суету вокруг. Она что-то говорила людям, губы ее мелко дрожали, шевелясь, но никто в многомиллионном городе ее не слышал. Под этим тоскливым взглядом Фома даже споткнулся:
— Чего вам, бабуля?
Бабуля зашелестела что-то о своей жизни, о старости, горюшке, плохих сыновьях и невестках, а потом, взглянув Фоме прямо в душу, безнадежно добавила:
— Вышла вот из больницы, а домой в деревню доехать не на что.
В другой бы раз Фома только поморщился, а теперь вынул решительно из кармана металлический рубль, думая: как же иногда просто помочь человеку. Знайте мою доброту.
Он сел в троллейбус, оглянулся, где бы щелкнуть талончик, как вдруг в переднюю дверь протиснулась старушка, еще более старая и ветхая, с жалким узелком. Фома протер глаза. Это была совсем другая старуха. Она стояла посреди салона и шелестела про свое житье-бытье, про старость и молодость, казенный дом и деточек. Публика в салоне, прекрасно зная, чем это кончится, с любопытством поглядывала в окна.
— Вот выписалась из больницы, а домой добраться не на что…
Фома пошарил по карманам и добыл оттуда помятый трояк. Расставаться с ним было труднее, чем с рублем. И Фома не без приятности подумал, что он не только добрый, но и смелый, ибо другие сидят так, будто это их не касается, глаза прячут.
Но в подземном переходе перед самым домом Водянистый вздрогнул. Из тоннеля на него двигалась согнутая клюкой, вросшая в землю старуха. Голова ее покачивалась, будто она все время говорила смерти: «Нет, нет, нет!» Фома глубоко вдохнул и пошел навстречу. В кармане оставался последний червонец. Бабка пронзительно взглянула на него черными молодыми глазами:
