Хотя доски были старые, но не подгнившие, хорошо высохли, легкие, лежали в штабеле, по-хозяйски переложенные реечками, чтобы между ними ходил воздух. Все честь по чести, отвердели, смола застыла, разворошил ее рубанком — лесом пахнет... Снял первую стружку, вторую — желтая доска ровная — загляденье!
Должно быть, хозяин когда-то намеревался пустить эти доски на пол или на какую-нибудь пристройку к дому. Еще бы, толстые, пятерка (пять сантиметров). Пилили тут же, около сарая. Здесь до сей поры стоят высокие черные козлы. Наверное, пилил с кем-то из старших сыновей. Говорил же Ефим, что когда он юношей работал здесь, у Антона уже были детишки: двое мальчишек, одному лет семь, другой чуть постарше. Доскам же не более лет пятнадцати-двадцати. Иосиф видел это по тому, как они почернели — не очень глубоко. Сосна хорошая, зрелая, жучком не источена: конечно же, Антон знал в дереве толк, сразу видно.
Наверное, сам стоял наверху, а сын внизу. Вверх тянуть пилу легче, а вниз — силу приложить надо. Обычно молодого снизу ставят, пусть показывает, на что способен, пусть учится, пока отец в силе...
Лиц хозяина и его сына Иосиф не представлял. Представлял только, как они затаскивают на козлы хорошо просохший окоренный сосновый чурбак. Не длинный, двухметровый, с таким вдвоем не так уж и тяжело справиться. Сначала подают наверх комель, укладывают, чтобы не соскользнул, затем — второй конец. Конечно, перед этим подальше отогнав малых, которые крутятся рядом, — дети такое дело не пропустят. Кору собирают в корзинки, несут матери. А она из той коры, подбросив щепы под таганком, разведет огонь, чтобы сварить в горшке картошку. Очень вкусная она будет, когда и малые заняты делом.
Таким временем весело около дома. А когда делали гроб, детишек — подальше из подворья!..
Вот как задумано природой: доски из одного дерева можно и на жилище пустить, и на гроб. И работа у человека — дом возводить и гроб делать — одними и теми же руками.
Иосиф вместе с Ефимом домов поставил немало. А вот гробы они не мастерили. Случалась, просили люди, отказывались они с Ефимом, дескать, иди, человек, к тому-то и тому-то, те умеют, они немало за свою жизнь их сколотили.
Это было привычным делом. Жизнь есть жизнь. И себе тоже заранее делали гробы. Но немного было таких мужчин на деревне, два-три. В Гуде, помнится, дед Федор и дед Кондратий. Погибли в войну, сгорели. Людям гробы ладили, а сами. Ветер их пепел развеял, как и всех остальных гуднянцев, кого фашисты согнали их в клуб, когда жгли деревню...
