Пошатываясь, словно на чужих ногах, вышла Текля из клети, направилась к меже, к родничку его встречать. Стояла там, ветер шумел, где-то рядом скрипело старое дерево, дятел стучал, никак не могла прийти в себя, понимая, каково было ему все эти годы. А через какое-то время из кустов неслышно показался Осип, неся весомую сумку рыбы. Глянул на Теклюшку, остановился, заметил, что она растерянная и какая-то встревоженная, испуганно спросил:
— Что случилось?
— Ничего, — вздохнула она, качая головой, — в клеть зашла...
— Вот оно что, — сказал он. — Было. Заскучал. Набрал в голову. Ну и сладил. Думал, пусть будет. Думал, почувствую, что время мое на исходе, затяну куда подальше, лягу и буду ждать... Изрублю!
— Зачем? Не руби. Пусть долго не надо будет. Забудь...
— Забуду. И ты забудь.
— Хорошо...
6
...Вспомнил сейчас все это Иосиф, лежа на земле, вновь попытался подняться. И вновь полоснула мысль: «Как быть дальше?..» Больно полоснула, сжался, помнил, какой ужас охватывал, когда, случалось, в голове навязчиво возникало: а кто же первый...
И хотя прочь гнал эту мысль, но не получалось избавиться от нее. Особенно угнетала она в тот день, когда Теклюшка увидела гроб. Укорял себя за то, что не разобрал его сразу же после того, как привез ее сюда. Хотя и помнил о нем, совсем неуместном сейчас, но как-то не находил время уничтожить.
Конечно, иногда забывал, особенно когда были вместе, когда сидели за столиком в сенях или на старом крыльце и говорили, когда им было хорошо.
Пришли они тогда к дому, Иосиф молча высыпал рыбу в корыто в сенях — четыре больших, словно боровы, линия, огромная щука, — и не знал, о чем говорить. Теклюшка тихо подошла к нему, понимая, что у него на душе, сказала:
— Да выбрось из головы, Осипка. Что Бог даст, то и будет.
— Выброшу...
Больше она в клеть не ходила. Не ходил и Иосиф, будто забыл. Хотя забудешь ли? Не для того делал, чтобы не помнить о нем. Делал поторапливаясь, рассудительно, будто что-то очень нужное, без чего ему вскоре нельзя будет обойтись. И никаких особенных чувств не было: сделаю такой, какой хочу, себе делаю. Казалось, руки давно отвыкли от столярного дела. Ведь сколько лет миновало, когда вместе с Ефимом ставил людям дома. Вот и размял руки. Ощутили, как поддается дерево. Не забыли, как держать инструмент. Не дрожат, когда ведет по доске рубанок, затем фуганок. Мастерил несколько дней. Кажется, даже позабыл, что делает, доски строгал с какой-то успокаивающей одержимостью, наслаждался запахом смолы, свежей стружки.
