.
Сергей отдался молитве, пытаясь приблизиться к Бытию, теперь его цель заключалась в том, чтобы получить знание и вступить в личное общение с Ним.
«Зарождалось внутри благоговейное преклонение пред Первым Художником, Творцом всего, с желанием встретить Его, учиться от Него, познать, КАК ОН ТВОРИТ» [111].
В то же время Сергей был полон пылкой молитвой покаяния за то, что отвернулся от Христа в поисках того, что, как ему казалось, было абсолютным союзом с вечностью, но фактически привело его вечному забвению, от которого он и пытался убежать. Молитва захватила его целиком, не давая ему заниматься живописью, которая также требовала его полного внутреннего присутствия. Борьба между живописью и молитвой, являющейся еще более высокой формой искусства, терзала его, и он понял, что ему придется делать выбор. Некоторое время он пытался сочетать их, но в конце концов понял, что молитва для него важнее, и отказался от живописи.
«Эта борьба между искусством и молитвою, то есть между двумя формами жизни, которые требуют всего человека, продолжалась во мне в очень сильной форме полтора или два года. В конце концов я убедился в том, что те средства, которыми я располагаю в искусстве, не дадут мне того, что я ищу. То есть если я и буду интуитивно ощущать вечность через искусство, это ощущение не так глубоко, как в молитве. И я решил оставить искусство, что мне стоило страшно дорого»[112].
Постепенное осознание природы личностного Бытия, которое было Богом и Творцом, происходило в Париже с 1923 по 1925 год. Одним из самых значительных поворотных моментов был пасхальный вечер 1925 года, когда Сергей испытал небесную радость и вновь обрел опыт Божественного Света, дарованный ему в детстве. Выставки и признание, которые приносило ему искусство[113], уже не имели для него прежнего значения, поскольку его все больше влекло желание узнать своего Творца посредством молитвы. С этой целью он поступил в недавно открытый Свято-Сергиевский православный богословский институт[114] в Париже, но обнаружил, что теоретические исследования и история Церкви, какой бы интересной она ни была, не способствовали молитве.
«Внутренне я жил удивительный процесс борьбы между влечением к искусству и молитвой. Последняя победила страсть живописца, но нелегко и не скоро. Затем, в Богословском институте, она же помогала мне сосредоточивать внимание на преподаваемых предметах. Приходилось бороться с этим своеобразным препятствием, драгоценным в самом себе. Моей жизни в институте благоприятствовало то обстоятельство, что у меня была отдельная комната над квартирами профессоров, где я мог молиться в привычной мне позиции. И все же при всем моем интересе к церковным наукам моя духовная нужда — пребывать в молитве — терпела ущерб, и я уехал на Афон»
