Бытие. Творчество и жизнь архимандрита Софрония | страница 29

Сергей, оставив путь абстракции, стремился выразить вечность, воспроизводя красоту природы. Теперь посредством творения он пытался достичь Творца. Его идея заключалась в том, что, копируя работу Творца, он мог приблизиться к Нему, поскольку уже начал воспринимать Его существование. Были даже моменты, когда он думал, что достиг своей цели:

«Бывало в прошлом, как живописец, я переживал ощущение торжества, победы: я “схватил” то, чего искал: я приблизился к выражению той красоты, что открывалась мне. Но быстро исчезал сей восторг: опять я терзался видением моих промахов»[103].

Однако искусство не давало отделаться от гнетущей мысли, что смерть отмечает печатью все вокруг, и это продолжало мучить его. Бывали моменты, когда у него словно вырастали крылья, но другие минуты, когда он в отчаянии хватался за голову, у него возникало ощущение, будто он прикасается к покойнику, а ведь он был еще молод и здоров. Медленно и постепенно он обратился к Богу своего детства и снова начал молиться.

Образ жизни над бездной до такой степени превратился в расхожий символ для русских модернистов, что они даже добавили к нему самовар из книги Андрея Белого, который, как он писал, над ней ставят… Позже, в совсем ином контексте, когда один отшельник как-то спросил отца Софрония о духовной жизни, тот посоветовал ему:

«Стойте на краю бездны, а когда станет невмоготу, отойдите от обрыва и налейте себе чашку чая» [104].

Сергей Сахаров. Дюны. Масло, начало 1920-х гг.

Картина погибла при пожаре

«Иногда постигающие человека испытания ставят его в положение путника, пред которым неожиданно разверзлась бездна и в то же время нет путей к отступлению. О какой бездне говорим мы? Бездна мрака неведения и отчаяния осужденных на смерть»[105].

Вопросы Сергея о смерти, смертности и вечности были значительно усилены острыми страданиями, вызванными трагедией войны и революции и дальнейшей катастрофой гражданской войны. Сергею казалось, что жизнь бесполезна и бессмысленна, если она должна закончиться вечным небытием.

«Вечное забвение, как угасание света сознания, наводило на меня ужас… Видение бездны становилось всегда присущим… Память о смерти, постепенно возрастая, достигла такой силы, что мир, весь наш мир воспринимался мною подобным некоему миражу, всегда готовому исчезнуть в вечных провалах небытийной пустоты»[106].

Его неистребимое предчувствие смерти и вечного забвения стало настолько острым, что все происходящие вокруг катастрофы и бедствия казались ничтожными перед тем внутренним ужасом, который он испытывал. Если все скоро умрет и исчезнет в бездне, какова же была цель всего этого? Эта мысль так неотступно преследовала его, что он буквально видел, как на всех и вся падает тень смерти и тления.