, который разработал особые взгляды на искусство, в частности на синтетическое видение художника в создании вневременного, целостного портрета человека, и символически описывал его как мистическое древо жизни. И хотя, по-видимому, Сергей не встречался с Флоренским и у него не учился, но, тем не менее, в их мыслях
[93] улавливается некоторое сходство, особенно относительно опыта со светом и тьмой. Флоренский, который был чрезвычайно ярким представителем Серебряного века, описывает сон, который он когда-то увидел:
«…беспросветная тьма, почти вещественногустая, окружала меня. Какие-то силы увлекли меня на край, и я почувствовал, что это — край бытия Божия, что вне его — абсолютное Ничто. Я хотел вскрикнуть, и — не мог. Я знал, что еще одно мгновение, и я буду извергнут во тьму внешнюю. Тьма начала вливаться во все существо мое. Само-сознание наполовину было утеряно, и я знал, что это — абсолютное, метафизическое уничтожение»[94].
Понятие внешней тьмы и попадание в пустоту небытия связано с собственным опытом Сергея. Вечное присутствие бездны и постоянное напоминание о смерти преследовали его. По его собственным словам:
«Вечное забвение, как угасание света сознания, наводило на меня ужас. Это состояние сокрушало меня; владело мной против моей воли. Совершавшееся вокруг меня навязчиво напоминало о неизбежности конца всемирной истории.
Видение бездны становилось всегда присущим, лишь по временам давая мне некоторый покой»[95].
Этот видение бездны не покидало Сергея до конца его дней. Со временем, когда жизнь его изменилась, оно как бы перешло в другие измерения, обретя, несмотря ни на что, новые удивительные значения и образы. Оно не отпускало его, словно выполняя обещание, напоминало о надежде, приоткрывая то, что лежит за пределами бытия.
Все современные художники откликались на тяжелые времена, углубляя свои попытки справиться с нестабильностью ситуации. Насилие, войны, страдания и муки давали толчок творчеству, поскольку в нем художники пытались найти выражение своих чувств и предложить какие-то решения.
Но для Сергея ситуация становилась все более бессмысленной и абсурдной.
«Когда же началась Первая мировая война (1914–1918), проблема вечности стала доминирующей в моем сознании. Вести о тысячах убиваемых на фронтах неповинных людей поставили меня вплотную пред зрелищем трагической действительности. Невозможно было примириться с тем, что множество молодых жизней насильственно прерывается, и при том с безумной жестокостью…И если волею злых властителей создаются подобные положения вещей, то где смысл нашего явления в мир? И я… зачем я родился? Ведь я только что начал входить в осознание себя человеком: внутри загорался огонь благих желаний, свойственного молодости искания совершенства, порывы к свету всеобъемлющего знания»
