— Ребячество? Так и сказать ему? Ну что ж, скажу.
Но тут ей достался поцелуй, мимолетный и жесткий, словно в щеку ее на лету клюнула птица, и взгляд, такой многозначительный, что она вовсе перестала что-либо понимать.
Ханна уже не раз доказывала, что девушка, которая чувствует свою красоту на каждом шагу и в бедрах и коленях, — прирожденный дипломат, и ей достаточно одного взгляда, чтобы заставить кого угодно плясать под свою дудку.
«И этой пигалице нет еще и шестнадцати лет», — подумала фрау Клеттерер.
Томас шел по Каштановой аллее. Жилета на нем не было, и широкая грудь распирала пиджак, застегнутый на одну нижнюю пуговицу. Не меняя шага, он перемахнул через трехметровую канаву и, даже не согнув колени, свободной упругой походкой двинулся дальше, словно, только случайно попав в этот городок, он пройдет, нигде не задерживаясь, свой жизненный путь, никогда с него не свернет и до конца останется себе верен.
Он шел к швейцарцу-оружейнику. Томас знал о нем кое-что, чего не знал господин Тэкстэкс. Он познакомился с швейцарцем на одном рабочем собрании и потом не раз с ним беседовал.
Выступая на дискуссионных собраниях, швейцарец всегда утверждал одно и то же: пока в СССР не будут упразднены деньги, нельзя считать, что там произошла революция. Русские казались ему чересчур умеренными. Швейцарец был заядлый анархист.
В юности он с помощью протянутого через дорогу каната и браунинга остановил в окрестностях Цюриха автомобиль, отобрал у ехавшего в нем англичанина бумажник с деньгами и два года отсидел за это в тюрьме. В Вюрцбурге он жил под чужим именем. Обо всем этот господин Тэкстэкс не имел ни малейшего понятия.
Томас, с детства знавший Оскара и ни минуты не сомневавшийся в его невиновности, считал, что если никто, кроме Оскара, в тот вечер в квартиру к Молитору не входил, то совершить убийство мог только швейцарец.
На площади Иоаннитов, где жил оружейник, Томас в изумлении остановился перед домиком, в левой половине которого помещалась лавка «апостола Петра», а в правой — шапочная мастерская Лемлейна. Домик принадлежал двум владельцам, а они с незапамятных времен между собой враждовали. И вот оба лавочника, задумав заново выкрасить фасад, не пожелали договориться: сторона шапочника от фронтона до тротуара была ядовито-зеленая, «апостола же Петра» — бледно-розовая.
«Апостол Петр» в фартуке стоял на площади и, задрав голову, сокрушенно глядел на обесчещенный домик с фронтоном.
