Томас двинулся к этой трогательной белой полоске, но, когда наклонился, встретился с губами Ханны.
Они лежали в траве, и руки Ханны, послушные велению сердца, тоже обнимали Томаса. Она ответила на поцелуй, безопасность которого казалась ей уже проверенной. Ее больше не мучил стыд. Ведь она лишь возвращает то, что получила.
Оба они походили на человека, который так долго голодал, что счастлив уже, когда имеет вволю хлеба. Им достаточно было поцелуя.
Головка Ханны покоилась у его щеки и с не меньшей ненасытностью повторяла все то же милое движение, откидываясь для поцелуя.
В перерывах говорили глаза, а уверенность в том, что через какую-нибудь секунду можно опять поцеловаться, придавала и перерывам всю полноту счастья.
В любви они были и учениками и наставниками.
Шли часы. Перерывов уже не было. Крохотный жук с золотисто-зеленым сверкающим на солнце панцирем мог беспрепятственно перебраться с каштановых волос Томаса на черную, словно лакированную головку Ханны и оттуда сразу попасть на ее поднятое в объятии плечо. Испугавшись белой каемки рубашки и голой округлости плеча, жук дальше не пошел, а двинулся в обход белой полоски вдоль спины, спустился в долину поясницы и снова неутомимо полез вверх по нежной выпуклости бедра и вниз к коленке, где кончалось платье и где его остановила узкая обнаженная полоска ноги.
Простая без всяких украшений подвязка растянулась и сборила у краев, совсем как у маленькой девочки, которая постоянно играет резинкой, так что маме то и дело приходится ее ушивать.
Только когда рука Томаса почти безотчетно коснулась маленькой твердой груди, Ханна снова выпрямилась.
Повинуясь внезапному порыву, она хотела поднять руки и отстегнуть бретельки, чтобы показать возлюбленному то, что ему принадлежало. Стыдливость лишила ее сил.
Опять они сидели неподвижно, щека к щеке. На них снизошел умиротворяющий покой. Но память о только что пережитом была настолько упоительна, что требовалась вся сила самоотречения, чтобы не начать все сызнова.
Ханна поднялась. Она узнала, что и поцелуй опасен. И когда они снова сидели в лодке, не отрывая друг от друга глаз, ее охватила неведомая ей прежде нежность к любимому.
Рулевого и гребца отделяло не более метра. Из нежности вновь бессознательно возникло желание.
И вот Ханна и вправду сидит у него на коленях, положив головку на сгиб его локтя, как в тот день, когда он в мечтах увлек ее на солдатское кладбище, и он находит ее губы, которые на этот раз мягко приоткрыты, и не отрывается от них.
