— Ничего себе муха! Молитора убили, — шепотом пояснил молодой служащий из магистрата, у которого одна нога была короче другой.
— А кто убил?
Старуха в платке и с корзинкой наклонилась к письмоводителю и взволнованно зашамкала, помогая себе руками:
— Одних денег миллион унесли. А кто, пока не знают.
— Миллион? Два миллиона по меньшей мере! Мне лучше знать.
— Только пришли, а уже вперед претесь! — кричали Соколиному Глазу, который расталкивал толпу.
— Пропустите, там моя невеста.
— Нне… не… ввв… ввязывайся, — побелевшими губами пробормотал Оскар; первый раз в жизни он заикался.
Но Соколиный Глаз ничего не желал слушать. Его пропустили.
Оскар не знал, стоять или идти дальше. И то и другое представлялось ему одинаково опасным. Внезапно вся кровь отхлынула от сердца, он похолодел: он бежит по улочке к набережной, бросается в реку, захлебывается, а между тем стоит, будто врос в булыжную мостовую.
Лишь когда пудель, играя, стал дергать плетку, он понял, что плетка у него в руке и не осталась в квартире Молитора.
Примчался и «апостол Петр» в своем промасленном фартуке, с широко открытым ртом, круглым, как его роговые очки, и запрокинутой головой, отчего длинная седая борода торчала, как лошадиный хвост. Присутствующие наперебой рассказывали ему о происшествии, и даже наиболее строптивые уступали дорогу, чтобы он мог пройти в первый ряд.
Но вот толпа снова сомкнулась так плотно, что яблоку негде было упасть. Только перед домом напротив оставался свободным небольшой полукруг. Там жил старик, который уже двадцать лет с девяти утра до девяти вечера просиживал у окна и дважды в минуту плевал на улицу. Он страдал хроническим катаром горла. Со своего наблюдательного поста он следил за каждой пробегавшей кошкой.
Даже на чаше фонтана со статуей святого, у входа в уличку, застыли, как изваяния, трое мужчин и девушка. А на голове святого пристроился младший сын Оскара. Было темно и тихо. Только кашель старика у окна дважды в минуту нарушал царившее кругом безмолвие. На небе уже повисли звезды.
И вдруг толпа пришла в движение, колыхнулась, расступилась; через нее протискивался полицейский.
— Поймали! — И побежал в участок.
Трое мужчин и девушка внезапно ожили и спрыгнули с фонтана. Сын Оскара остался сидеть на голове исполинского святого, изображенного с угрожающе поднятым крестом в деснице; он крепко вцепился руками в крест и вытянул шейку. Поднялся шум, все вытягивали шеи и невольно пятились, ожидая, что вот-вот выведут преступника.
