Свечи были длинные, но тоненькие.
В камине, обращаясь в пепел, с треском рассыпались последние угли. Потом наступила тишина.
Оскара и квартет устроили на ночлег в просторной мансарде, нечто вроде кладовки, где вдоль всей стены снизу доверху шли полки с выстроенными в ряд стеклянными банками варенья и маринадов и стояло несколько больших дубовых ларей и семь запасных коек на всякий случай. Все уже улеглись.
Ганс Люкс еще раз приподнялся на локте.
— За место в первых рядах преспокойно можно брать по марке. А то и полторы.
Письмоводитель, который от страха перед предстоящим выступлением даже отрезвел, выпалил с холодным бешенством:
— Пять марок!
— Ты думаешь? Значит, то есть если ты так думаешь!
— Искусство… искусство… — бормотал Теобальд Клеттерер, не зная, что дальше сказать. В постели обычные сентенции ему не удавались.
Импресарио безмятежно спал.
Соколиный Глаз лежал смирнехонько, натянув одеяло до самого подбородка, и с удовлетворением взирал вверх на свой фрак. К побеленной стене он прикрепил большой лист оберточной бумаги, а фрак аккуратно повесил на гвоздик.
Доктор Гуф, спотыкаясь, пробирался по темным коридорам гостиницы. Несмотря на хмель, он все же отыскал каморку коридорного. Он забарабанил кулаком в дверь.
— Не одолжусь ли я, братец, у тебя огоньком… Брат мой, великодушный, сердобольный брат, скажи, не дашь ли мне огня? — умильно, заискивающим тоном спрашивал доктор. В дверь просунулась рука со спичечной коробкой. Наконец-то он мог затянуться сигаретой. — Ты, брат, каждый вечер подводишь итог и радуешься доходу, а я, о, я итог свой подведу лишь на краю могилы и безо всякого, брат, дохода. Безо всякого!..
Шатаясь, он побрел дальше в потемках, держась одной рукой за затылок и отчаянно жестикулируя другой.
— Нет у меня иллюзий! Никаких нет! Я живу гигантской иллюзией, будто у меня их нет. Потому что жить без иллюзий никто не может… Пардон, сударь! — Он постучал не в ту дверь. — Между прочим, совсем недурное определение скепсиса, а? Вы не находите?
Перепуганный насмерть скототорговец в длинной ночной сорочке поспешно захлопнул перед его носом дверь.
— Даже очень недурное…
Тут он вдруг притих. Сам себе сказал «тс-с!» и поднял указательный палец. Пока он отыскал дверь молодой актрисы, он извел чуть ли не всю коробку спичек.
Дочь берлинского тайного советника, она лишь две недели назад вступила в труппу. В комнате было сильно накурено. На ночном столике стоял крохотный дорожный патефон. Она надела на ночь лиловую полосатую пижаму. Была она худенькая, с узкими плечами и полными тугими грудями, которые, подчиняясь закону тяготения, несколько отвисали.
