Он сбежал с лестницы, на ходу надевая пиджак, помчался по Соборной улице, через Сапожный переулок, выскочил на рыночную площадь, на которую выходило семь улиц, перепрыгнул через корзинку с картофелем, споткнулся, упал, ринулся дальше.
И почти одновременно с десятком других мужчин, выскакивавших из всех семи улиц и сбегавшихся к тому же самому дому, очутился у двери, где на эмалевой дощечке значилось: «Адвокат Штерн».
По лестнице до самой двери стояла вереница претендентов, а мимо них с сияющим лицом прошествовал счастливчик, явившийся по объявлению на полсекунды раньше прочих и получивший место письмоводителя.
В эту ночь портной Фирнекез ходил из трактира в трактир. Трактирщики знали его, знали, как он немногословен, знали, что именно и сколько он пьет, когда у него начинается запой. Тут не требовалось никаких объяснений.
Вокруг галдели, обветренные лица лодочников тянулись друг к другу через столики. Фирнекез, присев за угол стола у самой двери, уже несколько часов подряд глушил водку. Мозг его горел.
В конце концов ему удалось найти забвение. Теперь вместо бледненького Карльхена в бельевой корзине перед ним вспыхивали и проплывали во мраке другие видения.
А фрау Фирнекез тем временем в том же траурном платье сидела на кухне и невидящим взглядом смотрела прямо перед собой. Шляпку она так и не сняла. Горел свет. Когда ей на глаза попадалась какая-нибудь вещичка Карльхена, в ее дотла выжженной душе еще вспыхивала слабая боль.
Иногда она брала в руки соску Карльхена с белым целлулоидным кружком и белым целлулоидным колечком на голубенькой ленточке. Ленточка была в желтке. Немытая оловянная ложечка, с которой она в последний раз кормила сыночка яйцом, лежала тут же.
Когда немного погодя она снова взяла в руки соску, в ней снова вспыхнула та же боль. Эта слабая боль была ее жизнью.
Дюжий трактирщик с такими толстыми ручищами, что ему не удавалось засучить рукава выше локтя, оперся ладонью о стол, а другую положил на плечо последнего посетителя. При этом он выставил вперед ногу с той забавной и неподдельной грацией, которая свойственна иным тучным людям. Фирнекез поднял на него налитые кровью глаза.
Портной нес свое налитое алкоголем тело через безлюдные ночные улицы. Он не шатался. Как равномерно нагруженный тяжелый грузовик, который только оседает на рессорах, направлялся он к дому, чуточку отклонившись назад, будто опираясь о стену, двигавшуюся вместе с ним.
Медленно поднялся он по лестнице. Постоял перед дверью. Вокруг и в нем самом была непроглядная тьма.
