Кладбищенский колокол начинает звонить при выносе гроба из покойницкой и не умолкает до тех пор, пока священник не произнесет над могилой первых слов заупокойной, а сегодня он вызванивал с особой поспешностью, обгоняя все колокола Вюрцбурга, и так равнодушно и неотвратимо, словно выговаривал: «Оставь всякую надежду! Оставь всякую надежду!»
Там, где над могилками торчат сотни маленьких крестов, где покоятся те, кто уснул, не успев еще наделать пирожков из песка и сорвать хотя бы один василек на меже, процессия свернула с главной аллеи, рассыпалась, и провожающие пошли поодиночке.
Ступая через могильные холмики и толпясь вокруг свежевырытой ямы, люди двигались с какой-то особой размеренностью. И только колокол торопился; господствуя над молчаливым обрядом, он вел свою партию в совершенно ином тоне и темпе. Портной выпустил руку жены — вьющиеся между могилками тропки очень узки, да вдвоем и не перешагнуть через такой вот зеленый холмик.
В матери все еще действовала какая-то скрытая пружина, и это позволяло ей одну могилу обойти, через другую перешагнуть и все же добраться туда, где высилась кучка свежей черной земли.
Колокол умолк, священник уже начал службу, а письмоводитель все не появлялся.
Весь в поту, красный, со съехавшим на сторону цилиндром, он притаился шагах в двадцати за большим памятником, пугая своим видом проходящих. Еще немного, и он бы взвыл. А чтобы собраться с духом, оставались считанные минуты.
То он готов был броситься очертя голову к могиле, — будь что будет! — то спасался бегством, лавируя между надгробиями по главной аллее — вон с кладбища, домой, домой, срывал фрак, садился за стол, подперев голову, пусть все идет к черту!
И все-таки стоял за памятником и изо всей силы крутил в руках носовой платок движениями прачки, отжимающей простыню.
Фрау Фирнекез была в черном платье и шляпке. Она нагнулась к цветочной горке, под которой лежал ее сын, и поправила сползший вниз букет.
Когда священник, с заключительными словами, поднял руку для благословения, она опять нагнулась и еще немного пододвинула букет. И все это с судорожно раскрытым ртом и мертвыми глазами, которые ничего уже не видели от горя.
— Спаси Господи и отврати душу его от врат адовых! Dominus vobiscum. Et cum spiritu tuo!
Портной думал об улыбке Карльхена, ведь мальчик уже умел улыбаться.
Отец Ханны в тревоге оглядывался по сторонам, ища глазами письмоводителя. Оскар метался по кладбищу в поисках пропавшего певца.
