При первой неформальной встрече я обычно приковывал клиента наручниками к табурету. Так он и сидел, свесив руку и не имея возможности разогнуться, чтобы вытянуть спину. Это доставляло дискомфорт, воспитывало, деморализовало и настраивало беседу на нужный лад. Конечно, это была не панацея, но мера практичная и действенная. Клиент не чувствовал себя равным, что было первым шагом к осознанию и просветлению. Только люди разные, и если для одного это имело определяющий вес, то другому не являлось помехой. Как и Афанасьеву.
Если в процессе он принимал общение и начинал раскрываться, а не валять ваньку или запираться и дерзить, я мог и снять «браслеты». Если наоборот, то в ход шла проверенная тактика кнута. Я на голубом глазу мог пообещать лишить его всех маленьких благ и радостей, которые в условиях тотальной изоляции и полной несвободы вырастают в великие щедроты. Например, я отменял положенные прогулки. Свидания с возможными родственниками. Передачи от них. Да мало ли у начальника колонии законных административных рычагов, чтобы поломать упрямство строптивого клиента. Так вышло в первый раз и с Афанасьевым, старым сидельцем, косившим под вора в законе, полным беспредельщиком и отморозком в плане уважения к уголовному кодексу.
Он, когда я для профилактики сначала пристегнул его к табурету, замкнулся. А когда понял, что я пытаюсь влезть ему в душу при первой беседе, принялся кипятиться и брызгать слюной, проклиная всеми воровскими богами и суля страшные анальные кары на мою голову. В результате я объяснил ему популярно, что закон тут — я, и все жалобы непременно сойдутся на мне, поэтому цепь замкнётся кольцом и подвижек не случится. А ответ на прошение может идти долго. Так долго, что введённые санкции истреплют и без того рваную душу в лоскуты. Тот ещё похорохорился, не желая терять самоуважения и держа блатной гонор. Только я дальше слушать бессвязные и обидные речи не стал, а покинул его на три недели. И куковал он там, в полной изоляции от внешнего мира, как Робинзон Крузо. «Баландёрам», единственным, кого мог видеть Афанасьев в «решку», когда они передавали полные или забирали пустые миски, ложки и кружки, я тоже запретил вступать с ним в диалог. Промариновав его таким образом, я решил, что клиент созрел и готов к конструктивному диалогу.
Когда створа обитая сталью, крашеной бледно-костяным цветом, открылась, я сразу понял, что не ошибся в своих прогнозах. Он, как филин, резко крутанув головой, вылупился на меня своими жёлтыми рысьими глазами, даже зрачки в которых казались вытянутыми вертикально. Сидел он на кровати, спустив ноги на пол, с голым торсом из-за наступившей жары. Всё тело его, уже обвисшее, морщинисто-складчатое, пятидесятилетнее, покрывали синие картинки татуировок.
