— Сестричка, пить! Сестра, закурить!
Я подношу воду и пою раненого, поддерживаю его тяжелую горячую голову. Чиркаю зажигалку, пытаясь рассмотреть его лицо, но слабый огонек гаснет в воздухе, накрепко забитом запахом гноя, крови и пота. Долго потом этот запах будет окутывать меня при одном воспоминании об этих днях.
Так же тяжело и в кают-компании. Там на столе лежит раненая женщина. Кажется просто невероятным, что она еще жива. Тело женщины обожжено. Она не приходит в сознание, но в бреду, не переставая, тоненьким голосом зовет какую-то Улю.
— Уля, Уля, иди сюда, — замолчит на минутку и снова жалобно: — Уля, Уля…
Я боюсь подходить к этой женщине. Боюсь, что она придет в себя и начнет кричать от нестерпимой боли. Яне понимаю, как еще может человек жить, когда его тело превращено в такую страшную рану.
— Уля, Уля…
В углу кают-компании на полу умирает раненный в живот комендор. У него обезумевший от боли взгляд.
— Сестра, — кричит он, — дайте укол, пожалейте же!
Мы ничем не можем помочь комендору. Все, что имелось в аптечке тральщика, уже пущено в ход. Нет и бинтов. Вместо них мы разрываем на лепты простыни. Лекарств тоже нет никаких, кроме касторового масла, но и к нему уже подобралась Маша и смазывает воспаленные раны бойцов. Даже капли датского короля, бывшие в аптечке, мы выпоили тем, кто ранен в грудь.
— Чтобы легче было откашливать, — объяснила Ляля.
Комендор умирает от боли.
— Сестра, сделайте укол, — молит он.
— Я не сестра, а радистка, — признаюсь я со слезами, не в силах выносить замученный болью взгляд. — Я бы не знаю что сделала, чтобы помочь, но что я могу?
— Укол, ради бога, укол, — молит он, катаясь головой по полу.
Я тихонько, чтобы не усилить боль, поднимаю его голову и подкладываю под нее подушку.
— Понтапону! — кричит комендор, снова скатываясь с подушки.
Я убегаю, забиваюсь под трап и зажимаю уши, чтобы не слышать этого страшного крика. Мимо меня в кают-компанию пробегает испуганная Маша. Через минуту она кричит:
— Нина, куда ты делась? Помоги мне!
Я вижу, как к ней спешит Ляля. Из кают-компании несется, не переставая, жалобное:
— Уля, Уля, ну где ты?
И все это перекрывает мужской плач:
— Сжальтесь же! Понтапону!
В Сухуми мы пришли ночью. Командир послал меня и двух краснофлотцев в комендатуру.
— Чтобы сейчас же выслали машины. В городе хватайте каждую встречную и — сюда!
Машины были наготове. Оказывается, на станции прибытия раненых ждал специальный санпоезд. На тральщик пришли дружинницы.
