Он шагнул вперёд — и сжал руку из плоти и крови. Не ошибся. Не промахнулся. Вырвал из её пальцев свечу — и она воском стекла к его ногам. Словно вода. Словно ладони Рэна были такими горячими, что могли расплавить всё, что угодно.
Каена знала: они могли превратить в лаву её собственное каменное сердце. Но он не хотел. Он всегда отступал, когда она пыталась подойти ближе. Он всегда перерезал линию, когда она пыталась собрать её по кусочкам.
— Вон, — прошептал мужчина. — Вон из моих покоев, Ваше Величество. И, надеюсь, вы не ждёте, что завтра я буду вытаскивать покойника из ваших палат.
— У меня на это, — прошипела она, — есть моя новая придворная дама.
И, вырвав руку из его цепких пальцев, Каена гордо удалилась прочь.
Рэн дождался, пока за нею закроется дверь — и только тогда рухнул на колени. С его губ самовольно сорвался смех. Он думал — как раз пришло время рыдать, но сил на это не было. У него впереди и позади две бесконечные полувечности, и первую из них он предпочитал не вспоминать.
Королева оставила по себе тонкий шлейф аромата, этот дикий, полубезумный запах крови. Роларэн вдыхал его, будто бы тот яд; он открыл окно, но не помогало. Он чувствовал, как окутывает его чужая смерть. Чувствовал, как впивается пальцами в сердце и отчаянно пытается его вырвать.
Можно было и вправду выпрыгнуть в окно. Но он знал, что против Вечности не помогут травмы. А против Каены не поможет смерть.
Если бы он мог решиться…
Если бы он мог собрать лучшее из двух своих лик воедино — может быть, тогда… но пока что это казалось недоступным. Пока что он мог только выдыхать ночной воздух с привкусом крови на губах и чувствовать, как всё медленнее и медленнее бьётся уставшее, измученное сердце.
* * *
Год 120 правления Каены Первой
Ученики смотрели на него с тем же смешением злобы и предельной преданности. Мастеру было смешно; ещё несколько недель Громадина Тони многое отдал бы за то, чтобы узнать, какого цвета у его учителя кровь. А сейчас, закаляя собственное сердце его короткими, но меткими уроками, вдруг стал понимать, что здесь ему желали только добра. Возможно, добра странного, очень своеобразного и дикого, но — добра.
Мастер не мог похвалиться такими чувствами в собственной душе. Ему, на деле, было абсолютно всё равно, насколько успешным окажется путь его учеников. Но он знал, что боль и ненависть выкует из них воинов скорее, чем улыбки и сладкие речи. Даже быстрее, чем сделает это меч Миро. Предательство — та ещё наука, но сила, чужое влияние и мощь, сосредоточенная в одних руках, не могла заставить их остановиться. Она подталкивала, подстёгивала, заставляла действовать и двигаться вперёд. Именно потому Мастер был незаменим. Именно потому в тот миг, когда он переступил порог Академии, всё так изменилось — из холодных стен этого места пропала жалость, а вместе с нею остатки доброты, на которую ученики ещё были способны.
