Вера Алексеевна в академии боевой магии - Альма Либрем

Вере снился очень красивый сон. Она ехала в дорогой карете с громадным гербом рода на дверце. В карету была запряжена тройка лошадей, красивых и явно недешёвых, а на козлах восседал кучер в дорогих одеждах. В таких каретах, да ещё и с так хорошо одетыми кучерами могут ездить только дворяне, и Вера представляла себя какой-нибудь графиней или герцогиней… А лучше молоденькой маркизой, отправляющейся на свой первый бал, но тогда где её компаньонка? Во сне она улыбалась, хотя сознание всё ещё цеплялось за здравую мысль: проснётся и будет злая, как тысяча чертей, потому что надо будет вставать и переться в ненавистный университет, общаться не с дворянами из далёкого прошлого, а с мерзкими студентами, которые ничего не желают делать, а потом ещё и смотреть на злорадствующих коллег. Но сейчас ей было хорошо! Что-то едва ощутимо сжимало ребра — Вера нафантазировала себе, что это корсет сжимает её осиную талию, такую, как у неё даже в молодости не было, а не мерзкое одеяло вновь попытается удушить.

…Снаружи завыли собаки. Громко так, подобно волкам. Неужели ненормальные соседи с первого этажа опять изволили купить себе какого-нибудь хаски, а потом перестали его выгуливать? Но звук оказался чистым, это явно с улицы, а не из квартиры.

Неужели утро наступило, и пора наконец-то вставать и вновь идти на работу?

Вера искренне пожелала, чтобы эта ночь длилась подольше. И не потому, что она не выспалась, просто подозревала, что днём ничего хорошего не будет. Потому, уже в самом деле проснувшись, Вера только плотнее зажмурилась и постаралась игнорировать требование здравого смысла наконец-то выбраться из кровати или хотя бы изменить позу. Лежать было крайне неудобно, шея затекла, а тело ощущалось так, словно она не валялась на своём элитном матрасе, а сидела в кресле с твёрдой, прямой и слишком высокой спинкой.

Даже привычный бытовой комфорт перестал её устраивать. Наверное, потому, что Вера понимала — скоро со всем этим придётся попрощаться. После смены власти в университете её, как одну из представительниц старой команды, тоже сменили. А быть простым преподавателем, которому любая шавка из администрации может велеть изменить требования к студентам, переставить расписание на четвёртую и первую пару, чтобы рано вставать и поздно возвращаться, оказалось просто невыносимым… Вера привыкла к тому, что её уважали и боялись. Скорее второе, чем первое, но какая разница? Можно было без крика, одним взглядом, посадить в лужу кого угодно. А теперь коллеги, раньше заискивающие перед нею, перед самой Верой Алексеевной, называли просто по имени и, вместо того, чтобы с ласковой улыбкой здороваться каждое утро, едва замечали. Некоторые удостаивали только скользнувшим по ней неодобрительным взглядом и тут же проходили мимо, как будто не к ней раньше бегали с просьбами устроить их получше! И студенты, наверное, всё пронюхали — потому что в полном перемен октябре от сентябрьского уважения не осталось ничего. Да что там, Вера и сама чувствовала, что её вот-вот уволят!