Но Каена родилась не Вечной. Каена упивалась чужими осколками жизней; целый океан безудержной боли.
С громким стуком захлопнулось окно. Рэн даже не шевельнулся; дуновение ветра не казалось ему мукой, его отсутствие — оставалось незамеченным. Мужчина не дрогнул и тогда, когда где-то вдалеке вспыхнула полувидимая свеча; огонёк маняще сверкнул в пустоте, и пламя словно показывало картины из прошлого или, может быть, из будущего. Роларэн закрыл глаза, пытаясь спрятаться от назойливых образов, и жар огней коснулся кожи, пытаясь его разбудить. Он знал это заклинание, знал, кто мог переступить порог его покоев, но не мог сегодня проронить ни слова. Устал слишком от того, чтобы вновь говорить ей о чём-то.
Легче не становилось. Она упрямо стояла рядом и ждала чего-то, знать бы только, чего. Мужчина смотрел в пустоту — ему хотелось смеяться от странного, дикого ощущения, будто бы невидимые тиски добрались до сердца и пытаются вырвать его. Словно клещами… Что за глупость?
Он сел. Темнота всколыхнулась — и огонь невидимой свечи явил пятна меди.
— Каена, — устало прошептал он. — Что ты желаешь увидеть? Чего ты хочешь от меня услышать?
— Я проверяю, — прошептала она, выходя из мрака во мрак, — насколько сильно ты горюешь. Может быть, ты верен своей печали только тогда, когда речь идёт обо мне.
Мужчина вскинул руку вверх, зажигая магический свет, и покачал головой. Кровать была, разумеется, пуста — да и кто мог ему составить кампанию? Разве что Равенна, но к ней привычки ревновать королева не имела. Кошка, так или иначе, самой Каене была верна едва ли не больше, чем Роларэну.
— Я надеюсь, — выдохнул он, — после этого ты останешься довольной и позволишь мне всё-таки немного отдохнуть этой ночью.
Она весело рассмеялась, надрывно, словно показывала — так просто не уйдёт. Роларэн промолчал; королева Каена никогда не отличалась ни терпимостью, ни спокойствием, ни желанием отступать, когда это было нужно. Она смотрела на него своими широко распахнутыми зелёными глазами и улыбалась.
Она пришла не для того, чтобы вновь на что-то понадеяться. Она пришла ради очередной пытки, созревшей в её сознании.
Рэн втянул носом воздух. Пахло кровью. И магией — она вновь почувствовала себя сильной. Она вновь выпила достаточно для того, чтобы улыбаться в пустоту и чувствовать себя хозяйкой положения. От одной мысли о том, что у королевы утром на алтаре окажется ещё одна, очередная жертва, становилось дурно. Рэн не думал, что что-то может вызвать у него тошноту, но рвотные позывы так и подкатывали к горлу. Казалось, вот-вот всё превратится просто в ужас. Тихий, слепой, дикий ужас.
