.
Этот род террора имел то преимущество, что всегда можно было пожать плечами и заговорить о «неизбежных печальных издержках любых революций» —то есть сослаться на оправдание революционного террора; или можно было указать на строгую дисциплину исполнителей, — мол, в Германии царит покой и порядок, так что налицо всего только полицейские акции, спасающие страну от революционных бесчинств, то есть провести оправдание реакционного террора. Оба эти оправдания сменяли друг друга в зависимости от публики, на которую ориентировались адвокаты нацистского террора.
Этот род паблисити, разумеется, приводил — и сегодня приводит — к тому, что чем дальше, тем больше нацистский террор становился все отвратительнее, чем какой-либо иной в европейской истории. Даже в жестокости могут быть черты величия, если жестокость совершается с пафосом высшей, искренней решимости; если те, кто совершают жестокость, фанатично преданы своему делу—как это было во французской революции, в российской и испанской гражданских войнах. Нацисты никогда не демонстрировали ничего, кроме перепутанных, бледных физиономий изолгавшихся убийц. Систематически занимаясь пытками и убийствами беззащитных, они ежедневно торжественно уверяли всех и каждого, что никого и пальцем не трогают и что ни одна революция еще не совершалась так гуманно и не была так бескровна. Да, спустя несколько недель после начала кошмара был принят закон, согласно которому жестокое наказание ожидало и того, кто в четырех стенах своего собственного дома стал бы вести разговоры о терроре.
Само собой, нацисты вовсе не стремились по-настоящему скрыть свои кровавые дела. Скрывая их, они не достигли бы своей действительной цели — вызвать всеобщий ужас, растерянность и покорность. Воздействие террора, однако, должно было возрасти благодаря тайне, в которой он совершался, и той опасности, которой подвергался всякий, решившийся об этой тайне заговорить. Открытое обсуждение того, что происходило в пыточных подвалах SA или в концлагерях—с трибуны ли оратора или на газетной странице, — могло бы даже в
Германии привести к отчаянному сопротивлению. Тайно прошептанные, жуткие истории — «Будьте осторожны, дорогой сосед! Знаете, что случилось с X?» — беспроигрышнее ломали хребты и души.
Тем более что людей отвлекали и занимали — шел непрекращающийся хоровод праздников, посвящений и национальных торжеств. Началось все перед выборами с грандиозного праздника победы, «дня национального возрождения», 4 марта: марши и фейерверки, оркестры, барабаны и флаги над всей Германией; ^гглер, ревущий из тысяч репродукторов, клятвы и обеты—и все это несмотря на то, что было еще неизвестно: не принесут ли выборы поражение нацистам. На самом-то деле так и вышло: на последних выборах в Германии они получили 44% голосов (до того было 37%) — большинство немцев все еще голосовало против Гитлера
