В марте 1933 года не было ничего подобного. Все происходившее тогда было состряпано из самых причудливых элементов, и среди них начисто отсутствовали мужество, храбрость и великодушие, причем отсутствовали с обеих сторон. Четыре вещи принес с собой март 1933-го. Из их соединения сложилась неприступность нацистской власти: террор, праздники с напыщенной декламацией, предательство и, -наконец, коллективный коллапс—синхронный индивидуальный нервный срыв у миллионов людей. Рождение многих, да в общем-то большинства европейских государств происходило куда кровавей. Но ни одно не было столь отвратительным.
Европейская история знает две формы террора: одна—кровавое буйство опьяненных победой революционных масс; другая — холодная, обдуманная жестокость победоносного, рассчитанного на устрашение и демонстрацию власти государственного аппарата. Эти формы обычно соответствуют революции и реакции. Первая форма террора — революционна; она оправдывается возбуждением и яростью в данный момент, потерей контроля над собой. Вторая форма террора—репрессивна; у нее есть оправдание в возмездии за ужасы только что происшедшей революции.
Нацисты стали исключением, соединив обе формы террора; таким образом, их террор не может быть оправдан никакими мотивами. Террор 1933 года был делом рук настоящего кровожадного плебса, подонков из SA>11 (SS>12 тогда еще не играло такой роли, как впоследствии>119), — но SA действовали при этом как «вспомогательные отряды полиции»: никакой спонтанности, возбуждения и никакого риска,—напротив, штурмовики чувствовали себя уверенно, зная, что выполняют приказ, и неукоснительно соблюдая строгую дисциплину С внешней стороны это был революционный террор: оравы диких небритых хамов вламываются ночью в дом и волокут беззащитных сонных людей в пыточные подвалы. Но внутренним содержанием их акции был реакционный террор: холодное, точно рассчитанное государственное мероприятие, совершаемое при умелом полицейском и военном прикрытии. Все это делалось не в возбужденном состоянии, которое возникает в ходе победоносной борьбы и преодоления большой опасности,—ничего подобного у нацистов не было; это делалось и не в отместку за жестокости и зверства, учиненные врагами, — никто не был жесток по отношению к нацистам. Все, что происходило, было просто бредовым переворачиванием нормальных представлений: бандиты и убийцы выступали как полицейские, облеченные всеми государственными полномочиями; с жертвами обращались как с преступниками, унижали, арестовывали и убивали без суда. Вот пример, настолько вопиющий, что вызвал общественный резонанс: в Кёпенике социал-демократ, профсоюзный лидер, вместе со своими сыновьями оказал сопротивление штурмовикам, вломившимся ночью в его дом, чтобы «произвести арест». В перестрелке он убил двух штурмовиков, безусловно действуя в пределах необходимой обороны. В ту же ночь социал-демократ и оба его сына были схвачены во много раз превосходящими по численности штурмовиками, их прибыло два отряда, и повешены в сарае поблизости от дома. На следующий день в Кёпенике появились дисциплинированные, четко исполняющие приказы отряды штурмовиков. Они врывались в дома тех, кто был известен как социал-демократ, и убивали на месте без суда и следствия. Число убитых осталось неизвестным
