Потребовалось много времени, прежде чем в Германии поняли: коммунисты оказались овцами в волчьей шкуре. Нацистский миф о сорванном коммунистическом путче пал на хорошую почву, подготовленную самими же коммунистами. Кто же мог предполагать, что за их поднятыми сжатыми кулаками не стоит ровно ничего? В том, что до сих пор в Германии находятся люди, свято верящие в ужасы коммунистического переворота, вина самих коммунистов. Впрочем, таких людей в Ггрмании теперь не много. О провале немецких коммунистов уже пошли толки. Даже нацисты сегодня неохотно используют тему коммунистической опасности; разве что когда имеют дело с элегантными иностранцами, которым еще удается втереть очки.
Мне кажется, не следует ставить в вину немцам то, что тогда, в феврале 1933 года, большинство поверило в поджог рейхстага коммунистами. Немцам может быть поставлено в вину то, в чем тогда проявилась их (наша) ужасающая коллективная слабость характера, а именно: они мигом решили, что все ясно и дело закрыто. У каждого из них отняли часть гарантированных конституцией личных свобод и гражданского достоинства только потому, что кто-то поджег рейхстаг, — и чуть ли не каждый воспринял это прямо-таки с овечьей покорностью, словно иного и быть не могло. Если коммунисты подожгли рейхстаг, значит, правительство правильно сделало, что крепко их прижало. На следующее утро я спорил об этом с несколькими своими коллегами-юристами в Верховном апелляционном суде Пруссии. Всех занимал вопрос о лице, совершившем преступное деяние, и многие сомневались в официальной версии. Но никто не находил ничего особенного в том, что теперь его телефонные разговоры будут прослушиваться, письма—вскрываться, а письменный стол может стать объектом обыска. «Для меня, — говорил я тогда, — будет личным оскорблением, если мне запретят читать ту газету, которую я хочу читать, только потому, что какие-то коммунисты, вероятно, подожгли рейхстаг А вы этим разве не оскорблены?» Один из юристов ответил беззаботно и весело: «Нет. А вы что до сих пор читаете „Вперед**>116 и „Красное знамя**>117?»
Вечером того богатого событиями дня у меня было три телефонных разговора. Сначала я позвонил своей подружке Чарли, с которой познакомился на карнавале, и договорился о встрече. Наверное, это была настоящая влюбленность: но свидание я назначил скорей из чувства протеста. Я никому не позволю вламываться в мою личную жизнь. Чарли была еврейкой.
После чего я позвонил в школу джиу-джитсу и разузнал об условиях обучения. У меня было такое чувство, что настает время, когда могут понадобиться приемы этой борьбы. (Конечно, я очень скоро заметил, что время, когда стоило знать эти приемы, уже миновало, и что теперь хорошо бы изучить приемы ведения интеллектуального боя.)
