Странно было заседать в Верховном апелляционном суде, в том же зале, на тех же скамьях, и делать вид, что ровно ничего не произошло. Те же вахмистры стояли у дверей и защищали честь и достоинство судебной палаты от любого вмешательства извне. Даже судьи по большей части остались теми же. Конечно, еврея-камергерихтсрата в нашей палате больше не было, само собой, его не было. Нет, нет, его не уволили. Он был очень старый человек и работал судьей еще во времена германской империи, так что его оставили на службе, но запихнули не то в земельный, не то в финансовый отдел участкового суда низшей инстанции. Вместо него в нашем сенате заседал теперь странно выделявшийся среди седовласых камергерихтсратов молодой, белокурый, краснощекий, долговязый амтсгерихт-срат. Камергерихтсрат у судейских — что-то вроде генерала, амтсгерихтсрат — вроде оберлейтенанта. Про него шептали, что он эсэсовец и там, в SS, у него большой чин. Он приветствовал всех входящих выкинутой вперед рукой и громогласным воплем: «Хайль Гитлер!» Президент сената и другие старые господа в ответ как-то неотчетливо взмахивали рукой и проборматывали нечто совершенно невнятное. Прежде, во время перерыва на завтрак, они любили болтать в совещательной комнате, тихо и вежливо, как принято у старых джентльменов, они обсуждали события дня или знакомых юристов. Теперь с этим было покончено. Теперь царило глубокое, смущенное молчание, когда старики в перерывах между заседаниями ели свои бутерброды.
Теперь частенько и заседания проходили очень странно. Новый член сената бойко и уверенно излагал свои совершенно ошарашивающие познания в области права. Мы, референдарии, только что едавшие экзамены, переглядывались во время его выступлений. «Коллега, — говорил наконец с подчеркнутой, обезоруживающей вежливостью президент сената,—мне кажется, вам стоит заглянуть в §816 Гражданского кодекса». После чего облеченный высоким доверием молодой судья, напоминая завравшегося на экзамене студента, шелестел страницами кодекса и, слегка смущенный, но все с той же бойкой уверенностью и молодой бодростью, отвечал: «А! Вот как! Выходит, всё ровно наоборот!» Такие вот триумфы одерживала старая юстиция.
Но бывали и другие случаи—когда новый, с позволения сказать, коллега не признавал поражения и, как заправский оратор, повысив голос, читал нам целую лекцию—дескать, старое параграфное право приостановлено; он поучал опытных, пожилых судей, мол, надо понимать дух, а не букву закона, цитировал Гитлера и, встав в актерскую позу героя, настаивал на принятии совершенно невообразимых постановлений. Жалко смотреть было на старых судей во время этих лекций. С невероятно удрученным видом они утыкались в разложенные перед ними бумаги, вертели в руках скрепки или промокашки. За глупости, подобные тем, которые им теперь приходилось выслушивать в качестве высшей государственной мудрости, они раньше проваливали кандидатов на асессорских экзаменах, но теперь за идиотским витийством стояла вся мощь государства, стояли угроза отставки из-за недостаточной национально-политической надежности, безработица, концлагерь... Старики покашливали: «Мы, естественно, придерживаемся ваших взглядов, коллега, — говорили они, — но вы же понимаете. ..» И упрашивали молодого невежду хоть немного следовать Гражданскому кодексу, и пытались спасти то, что еще можно было спасти.
