. Но здесь и возникает точка бифуркации. Предположим, что в некоем гипотетическом «Топосе» люди, исходя из своих интересов, решили бы, что им выгоднее считать, что сумма углов треугольника не равна (больше или меньше) 180 градусам. Тем самым они лишились бы измерительных приборов, не смогли бы ориентироваться в пространстве, строить машины и здания, потеряли бы науку и технику, – одним словом, им пришлось бы вернуться в эпоху собирательства и пещерной жизни. Легко, даже где-то соблазнительно (мечта нерадивых школьников), отказаться от научных постулатов, пересмотреть аксиомы, растоптать великие истины, но беда в том, что после этого на пристойную жизнь рассчитывать невозможно. Следовательно, как частное лицо ученый может занимать позицию, руководствуясь своими этическими установками, велениями совести и иными соображениями, и если при этом он бескорыстно поддерживает справедливое дело, отстаивает интересы угнетаемого класса, то заслуживает только уважения. Но как исследователь он не должен становиться ни на чью сторону, ибо искажая истину, приносит вред как раз тем, чьи интересы побуждают его к этому.
Принцип партийности в той мере, в какой он переносится из области практической, частной жизни в сферу познания, не совместим с научным исследованием. Отношение к принципу партийности, как показала история, чревато опасностями крайних подходов. Первый вариант – это отождествление практической позиции с исследовательской миссией ученого. В первые послереволюционные годы в СССР вполне серьезно рассуждали о том, что «подлинным» советским ученым может быть только выходец из рабочих и крестьян, член партии и т. д. Второй вариант, наоборот, запрещает ученым быть членами партий, особенно оппозиционных. В период антикоммунистической истерии в США в 50-е годы ХХ в., известной как «маккартизм», мнимым коммунистам запрещалось заниматься преподаванием и исследовательской работой, иначе говоря, тем, кто шел в эти области деятельности, предлагалось освободиться от коммунистических (вообще «левых») взглядов.
Примечательно, что еще в начале ХХ в. в Германии, задолго до сенатора Маккарти, возникла широкая дискуссия – тогда только теоретическая – на тему «Может ли анархист (к ним относили и социалистов) занимать кафедру права?». Одни считали, что такое недопустимо, поскольку анархисты отрицают значимость права. Вступив в дискуссию, Вебер писал: «Я придерживаюсь прямо противоположного мнения. Анархист, безусловно, может быть подлинным знатоком права. Если же он таковым является, то его, так сказать, «архимедова точка», находящаяся
