Собственно, произошло то, что регулярно происходит с философией: смена эпох приводит к смене философии. Как верно заметил Г. Гегель «философия есть также время, постигнутое в мысли»[4].
Поэтому обострилась идейная борьба прогрессивных и реакционных течений, групп, кружков, лиц. Эта борьба и явилась движущей силой интереса к экономике, политике и философии. Эти области духа стали публичными.
А сложен ответ потому, что в России прогрессивные силы, как раз по причине большей отсталости России, были относительно слабее развиты, но бороться им предстояло с более могучим и мотивированным противником — надеждой и опорой реакционной части Европы: с русским самодержавием. Поэтому приходится лишь удивляться: как в глухой тверской деревне «Прямухино» мог вырасти будущий гегельянец, один из основателей мирового анархизма и предводитель восстания в Дрездене (М. А. Бакунин, 1849 год); как можно было в тогдашних российских условиях развиваться по тем же ступеням от Гегеля к Фейербаху, от А. Смита к К. Марксу, что и сверстники в Париже и Берлине?
Однако предпосылки для этого были: во–первых, в России была сильна классическая, созданная Платоном и Аристотелем, традиция философствования, воспринятая от Византии; вовторых, уже в первом крупном организованном выступлении против монархии мы видим в числе идейных и политических вождей не дюжинных буржуа, как это было в Европе, а представителей высшего сословия — полковников, генералов и князей, готовых к риску головой за интересы общественного прогресса, как они его понимали. Т. е. уже сам господствующий класс еще в 1825 году почувствовал невозможность сосуществования с монархией, по крайней мере — с абсолютной монархией. В-третьих, также и к середине 1840‑х на борьбу поднимались не только представители низших классов и разночинцев, но и вполне состоятельные молодые люди господствующего класса, имевшие возможность закончить престижные университеты и даже поучиться и пожить за границей, сделать значительную карьеру. В-четвертых, в жизнь вступили поколения, знакомые с ходом и итогами Великой французской революции; и на Западе, и в России одновременно возникли близкие по духу группы молодых людей, познакомившиеся с духом прогресса. Наконец, и там, и здесь возникла преемственность поколений передовой революционной молодежи, так что А. И. Герцен с Н. П. Огаревым вполне сознательно считали себя последователями дела декабристов также, как в Европе молодежь вдохновлялась героями Французской революции. Именно эта революционная почва и традиция и привела многих представителей передовой русской молодежи, в том числе из аристократии, в 1840‑е годы в Европу, где они в предреволюционной стихии сразу нашли ровесниковединомышленников.
