- Господи, как ты гадок! Ах! мой бедный друг! Ты гадок, гадок... Гадок, как сало желтое...
Я же сказал (запах здоровья их ободрял телесные мои чувства):
- Что же вы не войдете? Вам, должно быть, жарко.
- Нет, спасибо, нет, спасибо! - воскликнули они в один голос. - Очень нам здесь хорошо.
Ускорив отступление, остановились они под прикрытием повозки; Ерник для вида тряс удила ослика своего, который и так занемог.
- Как поживаешь? - спросил Шумила, привыкший беседовать с умирающими.
- Эх, мой друг, кто болен, тот не спокоен, - отвечал я, головой качая.
- Как мало мы стоим! Вот, Николка-бедняга, что я тебе всегда говорил? Бог всемогущ. А мы только дым, навоз. Сегодня пляшу, а завтра - в гробу. Сегодня в цветах, а завтра в слезах. Ты не хотел мне верить, все шуткой казалось тебе. Было сладко, дошел до осадка. Что ж Персик, не горюй. Бог отзывает тебя. Ах, что за честь, мой сын! Но надо для этого быть прилично одетым. Давай, душу вымою. Приготовься, грешник.
Я в ответ:
- Сейчас, еще есть время, поп.
- Несчастный! Перевозчик не ждет.
- Ничего, я пойду пешком.
Он рукой замахал:
- Персик, дружок, братец! Ах! Ты явно еще прикован к сомнительным благам земли. Что же в ней такого хорошего? Все-то в ней суета сует, бедствие, ложь, лукавство, коварство, глупость, кривда, боль, увядание. Что мы тут делаем?
- Ты меня приводишь в отчаяние, - говорю, - я не в силах оставить тебя здесь.
- Мы увидимся там.
- Да почему же не пойти вместе? Ну, ладно, - прохожу вперед. За мной, честные люди!
Они притворились, что не слышат. Шумила возвысил голос:
- Время тает, Персик, иты таешь вместе с ним. Лукавый, некошный подстерегает тебя. Неужели ты хочешь, чтобы жадный зверь схапал твою измызганную душу? Не упрямься, Николка, покайся, приготовься, сделай это, мой мальчик, сделай это ради меня, куманек.
- Я это сделаю, - говорю, - сделаю ради тебя, ради себя и ради Него.Боже меня упаси отнестись ко всем вам без должного внимания! Но, пожалуйста, я хочу сперва два слова сказать господину нотариусу.
- Потом скажешь.
- Никаких. В первую голову - Ерник.
- Ине стыдно тебе, Персик, ставить Вечного после маклера?
- Вечный может подождать или пойти погулять, если хочет: я с ним все равно встречусь. Но земное меня покидает. Вежливость требует, чтобы я посетил на прощанье того, кто принял меня, прежде нежели идти в гости к тому, кто меня примет... может быть.
Он стал настаивать, умолять, кричать. Я не сдался. Антон Ерник достал свой прибор письменный и, сидя на межевом камне, составил в кругу зевак и собак мое всенародное завещание. После чего я с кротостью очистил душу свою. Когда все было кончено (Шумила продолжал свои увещеванья), я сказал умирающим голосом:
