Зато, если он замечал у подростка хоть искру живого интереса к русской литературе, Лев Иванович сразу загорался, начинал внимательно присматриваться к ученику и, убедившись в несомненной живучести этого интереса, располагался к нему всей душой и смотрел сквозь пальцы на неизбежные детские шалости и проказы».
* * *
Лев Поливанов был чрезвычайно артистичен. Его уроки представляли собой невиданные шоу. Вот как описывал одно из занятий ошарашенный, видимо, новенький воспитатель гимназии:
— Сижу я раз в пансионе… Вдруг слышу — громкий плач грудного младенца… Выскакиваю, бегу коридором: где младенец? Откуда он… Прибегаю к классу; дверь закрыта; оттуда — младенческий, пронзительный плач; приоткрываю дверь; и вижу: класс сидит, затаив дыхание, а Поливанов, сидя на собственной ноге и махая книгой в воздухе, дико плачет.
Что поделаешь, именно так объяснял он урок.
Вдруг начинал объяснять, как однозуб поражает врага, и при этом хватал карандаш, перевешивался через стол и, вопя нестерпимо, сверлил канцелярским оружием грудь подвернувшегося мальчугана — доводил класс до оцепенения, но позабыть тот урок было уже невозможно.
Иной раз действие выплескивалось за границы классной комнаты. Так, например, он объяснял латинские склонения:
— Тебя разбудят ночью, а ты, сквозь сон, во сне заори благим матом из постели: хик-хэк-хок, хуйус-хуйус-хуйус, хуик-хуик-хуик, хинг-ханг-хок, хик-хэк-хок!
После чего, подпрыгивая и визжа, он выбегал из класса, а за ним — конечно же, ученики. И эта странная компания, выкрикивая жуткие латинские склонения, долго носилась по гимназии.
А к древнеболгарскому «юсу» относился словно к человеку: продемонстрирует превратности его истории, его метаморфозы, в конце зачеркнет «юса» мелом и заорет:
— На Ваганьково его, на Ваганьково!
Время же от времени господин Поливанов совершал совсем уж непедагогические поступки:
— Как, вы не видели Федотову в роли леди Макбет? — кричал Поливанов на учеников. — Бросьте все и бегите!
Учить уроки в этот день было, конечно же, не обязательно. Право самозабвенно увлечься театром считалось священным.
* * *
С одним из наиболее талантливых своих учеников — Валерой Брюсовым — обменивался эпиграммами. Писал колючее четверостишие и получал в ответ:
В моих стихах смысл не осмыслив,
Меня ты мышью обозвал,
И, измышляя образ мысли,
Стихи без мысли написал.
В любой другой гимназии Брюсов схлопотал бы за одно лишь обращение к учителю (и, более того — директору) на «ты». Здесь же сходило и, больше того, поощрялось.
