В действительности Мейерхольд, этот великий режиссер, был просто-напросто большим ребенком, пытающимся в силу своей инфантильности жить при советской власти по законам счастливого и безмятежного Серебряного века. За что, собственно говоря, и поплатился.
Он был ребенок большой, озорной, гениальный. В кафе «Стойло Пегаса» мог вскочить на диван, обитый красным плюшем, и, подняв над головой ладонь, кричать:
– Товарищи, сегодня мы не играем, сегодня наши актеры в бане моются; милости прошу: двери нашего театра для вас открыты – сцена и зрительный зал свободны. Прошу пожаловать.
И убегал на какой-нибудь из диспутов поэтов, в те времена довольно популярных.
Он устраивал в Колонном зале бывшего Дворянского собрания «разгром „Левого фронта“», являясь на «разгром» в сопровождении неизвестного художника-«знаменосца» с ярко-красными лыжными штанами, прибитыми гвоздями к лыжному шесту. Если же чувствовал, что на очередном из «диспутов» ему не сдобровать, мог раструбить по всей Москве, что у него, бедняжки, флюс вскочил, и явиться туда с видом мученика, держась за перевязанную щеку (разумеется, здоровую). Словно школьник, «заболевший животом» перед контрольной.
На лекцию о своем методе – биомеханике (о ней мы расскажем чуть ниже) – Мейерхольд явился с пятнадцатиминутным опозданием. На нем был наглухо застегнутый пиджак черного цвета, свитер из верблюжьей шерсти и турецкая красная феска. Естественно, с кисточкой. Вместо указки – бильярдный кий. Вместо научных плакатов – рулоны бумаги, размалеванные всяческими конусами, спиралями и прочей загадочной геометрией.
Он мог ходить по городу в каком-то непонятном кожухе, подпоясанном красноармейским ремнем, в валенках с пришитой к ним оранжевой резиной, в дворницких огромных рукавицах и в буденновке с большой красной звездой. Через плечо – поношенная полевая сумка. И этому никто не удивлялся, как, впрочем, и красной феске.
Раз, уже в годах, будучи в Риме, начал целоваться с некой дамой. Целовался страстно, беззастенчиво, притом в каком-то историческом и чуть ли не священном месте. Полицейские хотели арестовать пожилого туриста за столь вопиющую безнравственность. Но пришлось отпустить – дама оказалась Зинаидой Райх, законной супругой режиссера. И это очень удивило более легкомысленных южан.
Впрочем, о супруге – речь особая. В то время, когда Райх намеревалась уйти от Есенина к Мейерхольду, Сергей Александрович объелся туркестанского урюка до кровотечения из губы, подошел к режиссеру, задрал ту самую губу и произнес:
