Но вот часы в залах, одни за другими, бьют шесть. Двери в большую гостиную отворяются, голоса смолкают, и начинается шарканье, звон шпор… Толпы окружают закусочный стол. Пьют «под селедочку», «под парную белужью икорку», «под греночки с мозгами» и т. д.»
Если же кому-нибудь хотелось заказать некую «редкость», отсутствующую в меню, то он имел возможность заказать ее у Елисеева. Желаемое приносили моментально и процент брали смешной – с рубля всего лишь 25 копеек.
Правда, Федор Толстой-Американец и тут находил повод для шалостей. Как-то раз он заметил господина с огромным сизым, типично алкогольным носом. Но оказалось, господин этот совсем не пьет спиртного. И Американец громко заорал:
– Как смеет он носить на лице своем признаки, им не заслуженные?!
Впрочем, не один Американец выделялся из рядов чопорных «англичан». Однажды, например, здесь отличился некто Григорий Римский-Корсаков. Он за обедом, будто бы для того, чтобы поднять оброненный прибор, залез под стол и воткнул вилку в ногу сидящего рядом сочлена. Его сосед по окончании обеда встал и, как ни в чем не бывало, расхаживал с торчащей из ноги вилочной рукояткой.
Дело в том, что в ту эпоху мужчины щеголяли в шелковых чулках, и многие, чтобы улучшить форму ног, подкладывали под чулки особые подушечки.
Но известного критика русских реалий, заезжего туриста из Европы маркиза де Кюстина на обедах в клубе удивляло несколько иное. Он писал: «Военные, всякого возраста, светские люди, пожилые господа и безусые франты, истово крестились и молчали несколько минут перед тем, как сесть за стол. И делалось это не в семейном кругу, а за табльдотом, в чисто мужском обществе. Те, кто воздерживался от этого религиозного обряда (таких тоже было немало), смотрели на первых без малейшего удивления».
Надо сказать, что общество было и вправду исключительно мужским. Женщины в клуб не допускались даже в качестве прислуги.
* * *
Самым же популярным посетителем этого клуба был философ Петр Яковлевич Чаадаев. Он, по обыкновению, пребывал в небольшой комнате с камином. Сидел тихонько на диване и читал газеты. Сам почти ни к кому не обращался, зато время от времени подавал из своего угла убийственные реплики.
Чаадаев был одним из самых колоритных москвичей эпохи Николая Первого. По словам своего племянника М. Жихарева, «только что вышедши из детского возраста, он уже начал собирать книги и сделался известен всем московским букинистам, вошел в сношения с Дидотом в Париже, четырнадцати лет от роду писал к незнакомому ему тогда князю Сергею Михайловичу Голицыну о каком-то нуждающемся, толковал с знаменитостями о предметах религии, науки и искусства».
