Жирные остендские устрицы, фигурно разложенные на слое снега, покрывавшего блюдо, казалось, дышали.
Наискось широкого стола розовели и янтарились белорыбьи и кетовые балыки. Чернелась в серебряных ведрах, в кольце прозрачного льда, стерляжья мелкая икра, высилась над краями горкой темная осетровая и крупная, зернышко к зернышку, белужья. Ароматная паюсная, мартовская, с сальянских промыслов, пухла на серебряных блюдах; далее сухая мешочная – тонким ножом пополам каждая икринка режется – высилась, сохраняя форму мешков, а лучшая в мире паюсная икра с особым землистым ароматом, ачуевская – кучугур, стояла огромными глыбами на блюдах…»
Впрочем, пора прервать эту цитату. Разумеется, Владимир Алексеевич был начисто шокирован масштабом елисеевского дела. А один малоизвестный стихотворец даже посвятил новому магазину трогательно-незатейливые строки:
А на Тверской в дворце роскошном Елисеев
Привлек толпы несметные народа
Блестящей выставкой колбас, печений, лакомств…
Ряды окороков, копченых и вареных,
Индейки, фаршированные гуси,
Колбасы с чесноком, с фисташками и перцем,
Сыры всех возрастов – и честер, и швейцарский,
И жидкий бри, и пармезан гранитный…
Приказчик Алексей Ильич старается у фруктов,
Уложенных душистой пирамидой,
Наполнивших корзины в пестрых лентах…
Здесь все – от кальвиля французского с гербами
До ананасов и невиданных японских вишен.
Но главными тут все же были алкогольные напитки. Именно из-за них пришлось рубить вторые двери – вход с Козихинского переулка – поскольку между первыми (с Тверской) и церковью Дмитрия Солунского не набиралось каких-то сорока двух сажень. А именно такое расстояние необходимо было соблюсти между входом в храм и входом в заведение, торгующее «спиртуозами».
* * *
«Елисеевский» в момент стал достопримечательностью города. Анастасия Цветаева писала о нем: «Сиу, Эйнем, Абрикосов… У Никитских ворот был Бартельс… Но выше всего – на сказочной высоте – царил Елисеев: залы дворцового типа, уносившиеся ввысь. Заглушенность шагов (опилки) давала ощущение ковра. Люстры лили свет, как в театре. В нем плавились цвета и запахи фруктов всех видов и стран. Их венчали бананы из 1001 ночи. Выше всего царил ананас: скромный, как оперение соловья, с темноволосатой шкуркой, с пучками толстых листьев вверху, заключавший подобие райского плода – несравненность вкуса и аромата: влажность – жидкость: вязкость – почти хруст на зубах; золотистость почти неземная – как пение соловья. Унося скромную покупку, мы не сразу осознавали приобретение. Шли, так обеднев утерей лицезренной красы…»
