Швейцар Григорий вместе с несессерами, саками и двумя чемоданами глобтроттер привез аккуратно упакованный ящик с восковыми красавицами. За несколько минут до отхода поезда запыхавшийся мальчик от Ноева передал букет, завернутый в бумагу, и записку с настоятельной просьбой распечатать его после отхода поезда.
Друзья в стихах и прозе желали Владимиру влить горячую кровь в восковые жилы, и над Москвою уже раскрывалась ночь, когда поезд медленно отошел, оставляя за собой Ходынку, Пресню, Дорогомилово, Фили…
Пройдя по мягкому коридору международного вагона в свое купе, Владимир распечатал загадочный пакет. На подушки дивана рассыпались сухие розы того букета, который он послал единственной отдавшейся ему, но им не взятой женщине в памятный вечер, когда неведомое чувство толкнуло его в Коломну.
Он улыбнулся, выбрал один из цветов, остальные выбросил в окно. Сел и стал смотреть на убегающие дали. В Можайске прошелся два раза по перрону, велел подать себе в купе стакан кофе и лег спать».
И дело тут совсем не в обстоятельствах жизни Владимира, его сердечных подвигах, какой-то незнакомой даме, а в первую очередь в особом аромате Белорусского вокзала, или тогда еще Александровского, – норд-экспресс, чемоданы глобтроттер, международный вагон…
Уже упомянутые авторы «Двенадцати стульев» описывали в этом романе встречу Константина Бальмонта, вернувшегося из многолетней эмиграции (правда, этот фрагмент не вошел в окончательный вариант «Двенадцати стульев»): «На Александровском вокзале в Москве толпа курсисток, носильщиков и членов общества «Свободной эстетики» встречала вернувшегося из Полинезии поэта К. Д. Бальмонта. Толстощекая барышня первая кинула в трубадура с козлиной бородкой мокрую розу. Поэта осыпали цветами весны – ландышами. Началась первая приветственная речь:
– Дорогой Константин, семь лет ты не был в Москве…
После речей к трубадуру прорвался освирепевший почитатель и, передавая букет поэту, сказал вытверженный наизусть экспромт:
Из-за туч
Солнца луч —
Гений твой.
Ты могуч,
Ты певуч,
Ты живой.
В действительности же Бальмонта встречали на другом вокзале – Брянском (ныне Киевском). Но в том, что фантазия авторов подсказала им именно этот вокзал, разумеется, нет ничего удивительного.
Естественно, что подлинные проводы и встречи по стилю и по красоте ничуть не уступали проводам и встречам выдуманным. Ходасевич писал, как прощался тут с Ниной Петровской: «Осенью 1911 года, после тяжелой болезни, Нина решила уехать из Москвы навсегда. Наступил день отъезда – 9 ноября. Я отправился на Александровский вокзал. Нина сидела уже в купе, рядом с Брюсовым. На полу стояла откупоренная бутылка коньяку (это был, можно сказать, „национальный“ напиток московского символизма). Пили прямо из горлышка, плача и обнимаясь. Хлебнул и я, прослезившись. Это было похоже на проводы новобранцев. Нина и Брюсов знали, что расстаются навеки. Бутылку допили. Поезд тронулся».
