В процессе поучаствовал и Владимир Гиляровский. Большой любитель всевозможных акций и перформансов, он с радостью уселся за изготовление рукописной книги. К процессу подошел, как говорится, творчески. Долго подбирал шрифты, обдумывал размер листа и прочая, и прочая, и прочая. До того разохотился, что вывел название гусиным пером.
В результате в лавке появился абсолютный раритет. Он назывался «Стенька Разин. Поэма В. А. Гиляровского».
Это был первый случай, когда Гиляровскому позволили полностью, без сокращений опубликовать свое произведение. Не удивительно – при царской власти восхваление государственных преступников не слишком-то приветствовалось. А Владимир Алексеевич Разина восхвалял и, больше того, выражал солидарность с деяниями этого исторического деятеля:
Мечтал приехать атаман
Низовой вольницы! Со славой,
С победой думал он войти,
Не к плахе грозной и кровавой
Мечтал он голову нести!
Не зная неудач и страха,
Не охладивши сердца жар,
Мечтал он сам вести на плаху
Дьяков московских и бояр.
Мечтал, а сделалось другое,
Как вора, Разина везут,
И перед ним встает былое,
Картины прошлого бегут…
А вот Марина Цветаева, в отличие от бесстрашного и совершенно незакомплексованного Гиляровского, лавкой брезговала. Дочь Ариадна писала: «Однако Марину, которой самой было не занимать в странности и вневременности, эти качества «лавочников» не только не привлекали, но – отшатывали. Ее вневременность была динамическим несовпадением в шаг, то отставанием от него (“…время, я не поспеваю!»), то стремительным обгоном (“…либо единый вырвала Дар от богов – бег!»), тогда как дух – классицизма? академизма? – царивший в Лавке, со второго по пятый год Революции, – противостоял современности, хотя бы неколебимой статичностью своей, и ею-то и был чужд Марине.
В Лавку она приходила редко, в основном тощего приработка ради, – с книгами на продажу или с автографами на комиссию; «на огонек» не забегала, «Студию Итальяно» – своего рода клуб, конкурировавший с Дворцом Искусств, – не посещала. Несколько роднее ей был «Дворец», открытый всем литературным течениям, веяниям и ветрам той поры, – с разноголосицей его вечеров и дискуссий, равноправным и действенным участником которых она была.
«Лавочники» относились к Марине в общем терпимо – она к ним тоже – но, за исключением, пожалуй, Грифцова и Осоргина, не любили, она их, за тем же исключением, – тоже».
Ничего не поделаешь. Сложность характера.
