– Я им докажу, что я в своем уме, – продолжал Грибоедов, окончив свой рассказ. – Я в них пущу комедией, внесу в нее целиком этот вечер: им не поздоровится. Весь план у меня уже в голове, и я чувствую, что она будет хороша.
На другой же день он задумал написать «Горе от ума»».
Получается, что мы должны быть благодарны этой, в общем-то, пренеприятнейшей истории. Ведь без нее отечественная литература не располагала бы прекраснейшей комедией, которая чуть ли не полностью разошлась на крылатые фразы.
Кстати говоря, В. Немирович-Данченко гордился, что трудится в доме, где произошла столь судьбоносная история. Он не был силен ни в архитектуре, ни в истории и не мог даже предположить, что здание – совсем-совсем не то. Просто стоит на том самом месте.
* * *
А после революции здесь обосновалась лавка писателей,
в которой продавали (и, конечно, принимали на комиссию) не только книги, но и рукописи, и автографы, и даже самодельные книжонки, сделанные нищими писателями из простой оберточной бумаги. Руководили тем учреждением два теперь уже почти забытых, но весьма талантливых писателя – Зайцев и Осоргин.
Ариадна Эфрон, дочь Марины Цветаевой писала о той лавке: «Из лиц, не имевших отношения к литературе, там работал, кажется, только курьер; со всем остальным писатели справлялись сами: вели торговлю на комиссионных началах и за наличный расчет; разыскивали книги, утратившие хозяев, – и продавали их новым; отбирали наиболее редкие издания для передачи их Румянцевскому музею, чья библиотека легла в основу Ленинской; корпели над отчетностью; были лекторами и докладчиками в созданном ими при Лавке «Студио Итальяно», а также сортировщиками, грузчиками, оценщиками и кем только НЕ!
Помимо печатного слова в Лавке можно было приобрести и рукописное: автографы писателей и поэтов – самодельные книжки из разномастной, от веленевой до оберточной, бумаги, иногда иллюстрированные и переплетенные авторами; за время существования Лавки там было продано около двух сотен таких выпусков, в том числе и несколько Марининых, ничем не разукрашенных выпусков, крепко сшитых вощеной ниткой и аккуратно заполненных красными чернилами.
И в самом магазинчике этом, ненадежно и таинственно освещенном, и в слишком старинном запахе потревоженных книг, а главное, в обличье людей, стоявших за прилавками, в их одежде и речах было, как теперь вспоминается, нечто и от русского лубка, и от западного ренессанса, нечто странное и вневременное».
