Здесь, кстати говоря, шла пьеса самого наркома Луначарского – «Бархат и лохмотья». Нарком просвещения к тому времени заделался барином. Корней Чуковский писал: «Он лоснится от самодовольства. Он мерещится себе как некое всесильное, благостное существо, источающее на всех благодать. Страшно любит свою подпись, так и тянется к бумаге: как бы подписать! Публика прёт к нему в двери, к ужасу его сварливой служанки, которая громко бушует при каждом новом звонке».
Луначарский окружил себя компанией из самых модных литераторов, художников и режиссеров. Полюбил роскошные застолья, редкие вина, дорогие костюмы. Оставил свою старую супругу, преданную ему еще с дореволюционных времен Анну, и взял в жены двадцатитрехлетнюю актрису Наталью Розенель.
Не удивительно, что именно Розенель досталась главная роль в пьесе Луначарского. Впрочем, само произведение было написано довольно слабо, да и сыграно не слишком хорошо. Демьян Бедный злословил:
Ценя в искусстве рублики,
Нарком наш видит цель:
Дарить лохмотья публике,
А бархат – Розенель.
Демьян Бедный любил Теревсат и был здесь, как говорится, своим человеком. А актеры Теревсата, соответственно – своими у Демьяна Бедного, в Кремле. Там, кстати сказать, возникали истории, совершенно немыслимые за пределами кремлевских стен. Об одной из них писал в своих воспоминаниях Лев Никулин: «Обычно после разговора о репертуаре Театра революционной сатиры Демьян устраивал для нас роскошную по тем временам трапезу, например, печеную картошку с подсолнечным маслом. Однажды поставил на стол графин, в котором была исключительная редкость – разведенный спирт. Вдруг кто-то из домашних Демьяна вбежал в комнату:
– По коридору идет Владимир Ильич!
Графин мгновенно исчез».
По иронии судьбы, именно в Теревсате в 1937 году впервые была сыграна роль Ленина. Спектакль назывался «Правда». А актера звали Максим Штраух.
Впрочем, неудачи в этом театре были не у одного лишь Луначарского. Турист из Германии, а по совместительству – знаменитый философ Вальтер Беньямин писал в 1927 году: «На час был назначен прогон пьесы Иллеша „Покушение“ для прессы в Театре революции. Из ложного стремления угодить склонности публики к сенсациям в качестве первого за-главия прибавили „Купите револьвер“ и тем самым лишили всякой неожиданности заключительную сцену, в которой белогвардейский террорист, когда коммунисты разоблачают его, пытается по крайней мере сбыть им оружие. В пьесе есть сильная сцена в духе Гран-Гиньоля, вообще же она полна политико-теоретических амбиций. Дело в том, что ее задача – показать безнадежную ситуацию мелкой буржуазии. Беспринципная, неуверенная и использующая с оглядкой на публику множес-тво мелких эффектов постановка этого не раскрыла. Она даже не использовала те большие козыри, которые ей давала захватывающая ситуация концентрационного лагеря, кафе, казармы и деградировавшей, грязной, тоскливой Австрии 1919 года. Организация сценического пространства была настолько беспомощной, что я ничего подобного, пожалуй, не видел: появления и уходы со сцены не производили никакого впечатления. Было ясно видно, что происходит со сценической концепцией Мейерхольда, когда некомпетентный режиссер пытается ее заимствовать».
