Кроме киношной жизни тут была и жизнь литературная. Выступал все тот же Андрей Белый – но уже с художественными произведениями. Есенин, Брюсов, Рюрик Ивнев, Пастернак, Цветаева. Устраивали тут «Разгром левого фронта» (на который председатель «фронта» Мейерхольд явился с перевязанной щекой – якобы больного пожалеют, слишком уж «громить» не станут. Кто-то из поэтов заподозрил камуфляж, сорвал повязку – оказалось, Мейерхольд вполне здоров).
Проходил в Консерватории так называемый «Литературный суд над имажинистами». Главным имажинистом был Сергей Есенин. Гражданским истцом – литератор Аксенов. Выслушав обличительную речь, Есенин произнес, указывая пальцем на Аксенова.
– Кто судит нас? Кто? Что сделал в литературе гражданский истец – этот тип, утонувший в бороде?
Публика зааплодировала. Победа оказалась на стороне имажинистов.
Впрочем, классическая музыка тут все еще играла. На одном из концертов даже присутствовал Ленин. Писательница Драбкина описывала, как Ильич слушал Бетховена: «Мне довелось много раз видеть Владимира Ильича – выступающим на трибуне, председательствующим на заседании, у него дома. Сейчас, впервые, я увидела его в минуту сосредоточенного раздумья, когда ему казалось, что он был наедине с собой… Слушая и не слушая увертюру „Кориолан“, я неприметно, боковым зрением наблюдала за Владимиром Ильичем. Он сидел не шелохнувшись, поглощенный музыкой…»
Видимо, Ленину стоило чаще посещать Консерваторию.
Правда, и на классических концертах случались невозможные до революции события. Например, во время выступления Кубацкого, участвовавшего в «экспроприации» качественных музыкальных инструментов, зрители выкрикивали:
– Вор! На награбленных инструментах играешь!
После же «Колоколов» Рахманинова в «Вечерке» появилась гневная статья «Колокола звонят»: «Вы входите в зал, садитесь и начинаете слушать музыку. Церковное хоральное пение, то язычески-дикое, то мистически-жуткое. В начале вас пытаются повергнуть в „блаженный сон“ „серебристыми“ колокольчиками, истомными фразами скрипок, общим однообразно-убаюкивающим движением; в конце – жутким отчаянием и завываниями, поданными на фоне церковной литургии, стараются привести к истерии, к сознанию своего и вообще людского ничтожества и всемогущества „Его“. Все это подано на фоне „звона“… Да, вы не ошиблись, перед вами проходят различные обрядовые сцены, широкая русская масленица, свадьба (с грубейшей эротикой), похороны… С удивлением вы смотрите по сторонам. Да, действительно, очень странная публика окружает нас: какие-то старики в длинных фраках и старушки в старомодных шелках, пахнущих нафталином, голые черепа, трясущиеся шеи, оплывшие глаза, длинные перчатки, лорнеты».
