4 января 1810 года Екатерина Дашкова скончалась, и дворец стал собственностью уже упомянутого Михаила Воронцова. Он тоже был человеком известным. Правда, известность его оказалась слегка карикатурной. «Полу-милорд, полу-купец», – ехидничал господин Пушкин, ухаживавший за женой Михаила Семеновича, Елизаветой Ксаверьевной.
А Лев Толстой воспел князя в «Хаджи-Мурате»: «Воронцов, Михаил Семенович, воспитанный в Англии, сын русского посла, был среди русских высших чиновников человек редкого в то время европейского образования, честолюбивый, мягкий и ласковый в обращении с низшими и тонкий придворный в отношениях с высшими. Он не понимал жизни без власти и без покорности. Он имел все высшие чины и ордена и считался искусным военным, даже победителем Наполеона под Краоном. Ему в 51-м году было за семьдесят лет, но он еще был совсем свеж, бодро двигался и, главное, вполне обладал всей ловкостью тонкого и приятного ума, направленного на поддержание своей власти и утверждение, и распространение своей популярности».
* * *
Консерватория сразу же прижилась на новом месте. Господин Рубинштейн поселился при своем детище. В одном из флигелей выбрал квартирку, пробил в стене особняка новую дверь и смог прямо из собственного дома входить в один из классов новенькой Консерватории. В этом же флигеле жил директорский лакей Агафон, «прелестная белая кошка» и «первый профессор» Чайковский (позже композитор переехал на Большую Никитскую, 24).
Пианист М. Ферсман вспоминал: «Боковые флигели существовали в виде отдельных небольших корпусов. По количеству учащихся, которые тогда обучались в Консерватории, помещение это, пожалуй, отвечало своему назначению, если бы не „концертный“ зал (он же оркестровый, хоровой и оперный класс), который мог обслуживать только закрытые, ученические вечера, самостоятельные ученические концерты и иногда камерные собрания музыкального общества. Классы в первом и втором этажах были довольно большие, а в третьем – с совсем низким потолком. В общем, все помещение своей опрятностью, чистотой и спокойно-деловым тоном производило очень хорошее впечатление».
Присоединялась к М. Ферсману и художница Анна Рамазанова: «При нас это был красивый барский особнячок, внутри довольно роскошный, с огромными стенами и лестницей, все белело и сияло при свете ярких люстр… В залах простор. Во второй зале – эстрада, это концертный зал, а в третьей – сцена, места для публики, где мы смотрели великолепно поставленные пьесы Шаховского, Шиллера и оперы Даргомыжского в исполнении учеников».
