Дорога на Астапово [путевой роман] | страница 86

Есть там ещё статуя Безымянного Пионера, на том самом откосе, откуда татары должны были сбрасывать, если сбрасывали, последних защитников Козельска.

У магазина меня остановил местный сумасшедший и стал горячо уверять, что у этого пионера глаза светятся по ночам. Прекрасна эта народная тяга к художественному — того не придумает писатель в самой страшной книге, не покажет испуганным зрителям никакой режиссёр, что вдруг тебе поведает народная легенда, спервоначалу нелепая, а под конец логичная, как сама русская жизнь.

Да и бюст Ленина в этом городе чрезвычайно хорош. Это обычный конторский бюст, только поставленный на гигантский ступенчатый постамент.

Не-встреча и не-разговор с людьми из Оптиной у Толстого была случайностью. Но случайности наслаивались, сплетались, опирались друг на друга, образуя нерушимую ткань вероятности и неизбежности. А ведь Толстой уже пытался снять тут дом, как потом попытается снять его в Шамордине.

Дома остаются частью человека.

Даже так — каждая ночёвка. Её обстоятельства, чужой дом, лес, под пологом которого ты заснул, остаются частью тебя.

Я десять лет жил неподалёку от дома Толстого в Долго-Хамовническом переулке. Хамовники — это от Хамовнической слободы, слободы ткачей. Дом Толстого, его городская усадьба, был зажат фабричными корпусами. Они стоят и сейчас, всё такие же — облупленная краска и кирпич из-под неё. Рядом метро, Комсомольский проспект, улица перекопана, и я застал ещё тот странный звук, что раздавался окрест. Это всё так же, как и сто лет назад, стучали ткацкие машины.

Теперь там тишина конторских зданий и неторопливая жизнь нового купечества. В доме Толстого, кажется, до сих пор нет электричества, вроде ничего не изменилось, но за садом стоят новостройки, серая кирпичная пятиэтажка и те же фабричные трубы. «Я живу среди фабрик. Каждое утро в пять часов слышен один свисток, другой, третий, десятый, дальше, дальше. Это значит, что началась работа женщин, детей, стариков. В восемь часов другой свисток — это полчаса передышки. В 12 третий — это час на обед, и в 8 четвёртый — это шабаш. По странной случайности, кроме ближайшего ко мне пивного завода, все три фабрики, находящиеся около меня, производят предметы, нужные для балов. На одной, ближайшей фабрике делают только чулки, на другой — шёлковые материи, на третьей — духи и помаду…»[72]

В этом доме Толстой написал знаменитые статьи «В чём моя вера?», «Так что же нам делать?», писал и сказки для издательства «Посредник», но эти вопросы, вечные вопросы, главные вопросы, не переставали его мучить. Был 1882 год. В воздухе ещё стоял запах крови, присыпанной песком, да едкий пироксилиновый дух от разорвавшихся бомб. Иногда, впрочем, бомбы называли снарядами. Наши современники скорее назвали бы их гранатами.