— Что приключилось с тобой? — Опускаюсь на колено рядом и вытаскиваю из волос цветок. Он уже без лепестков — только одна сердцевина, желтая-желтая. Как пятно света на полу.
— Обез… главили.
Придерживает кулаками подбородок, моргает, шевелит губами. Не знала бы, что она мертвая, подумала бы, что напилась. Говорит, запинаясь, на ногах не стоит — ну точно приняла лишнего! Даже когда рывком голову направо поворачивает, и я слышу, как кости хрустят. А что? Живые люди тоже так делают. Не без последствий, возможно, даже не себе, но делают же!
Убираю белые пряди, осматриваю ее шею. Повреждений нет.
— Обезглавили, — вновь произносит галлерийка и отмахивается. Неприятно, что какая-то девка незнакомая ее трогает.
— Да чего заладила-то? Поняли уже.
— Обезглавили.
— Она так и будет это повторять. Дон слишком мал. Ей не пробиться, — вздыхает Зенки.
А ведь так знакомо звучит. Одно слово, последнее, видать, что говорила. Или слышала.
Хватаю девушку за руку, но она вырывается. Острыми когтями бьет наотмашь, оставляет на моей коже длинные борозды.
Не хочет, чтобы ее касались. Не хочет, чтобы видели, говорили. Галлерийка, кажется, понимает, что умерла. И ей не нравится, что кто-то нарушил этот покой.
— Ломай знак. Ломай, Зенки!
Я улыбаюсь. Все оказывается до смешного простым. Обезглавили. Да только не ее.
Он не понимает, чему я так радуюсь, но слушается: легким движением берёт девушку за запястье, и свечение под его пальцами начинает гаснуть. Когтистая рука опускается, а затем падает на пол обмякшее тело. Прости, сестра. Прости. Мы еще немного потревожим твой покой. И, знаешь, мне не жаль. Нисколечко.
— Задирай ей юбку!
Я говорю это, повернувшись спиной. Где-то здесь были дурацкие высохшие цветы. Мелочь, которая почему-то сразу бросилась в глаза, стоило мне переступить порог.
— Чего? — почти выкрикивает Зенки. — Я не собираюсь…
— Задирай юбку, — повторяю я. — И ищи вот это.
Указываю на висящий в углу комнаты амулет. Он большой, нелепый, размером с кулак. Он представляет собой переплетение семи извивающихся лучей — семи дорог. И хранитель, кажется, носит похожее имя. Откуда я знаю? Простите, за кого вы меня принимаете? Может, жизнь моя и была короткой, да только повидала я немало.
Послушался меня остроухий мальчик: сидит, жесткой тканью шуршит и даже не спрашивает, зачем все это. Боится, видать, что я, как и Дио, не стану на слова лишние размениваться. Правильно делает. Нам главное-то что? Разобраться, награду получить, а там пусть хоть ненавидит — мне будет все равно.
