Мы идем вдоль речушки, которая петляет из стороны в сторону, шумит. В водном потоке пытаются искупать свои большие гладкие листья местные растения. Мимо нас плывут крупные цветы, сорванные течением. Они яркие, голубые, точно небо, а в центре большой желтый глаз виднеется. Покачиваются на волнах — маленькие лодочки, пытаются к берегам прибиться, да только несет их всё дальше.
Зверья не видно, только птицы с ветвей щебечут. В такие моменты, согласитесь, начинаешь ожидать чего-то нехорошего: уж слишком спокойно. Не бывает такого. По крайней мере, не здесь.
Трава всё еще мокрая после дождей. Она щекочет босые ноги рыжей девочки. Сатори фыркает, губы кусает и жмется ближе к Зенки. Ведь он не обидит — ни словом, ни делом, расскажет историю из жизни, а если понадобится, если устанет малышка, то на руках понесет.
— Смотри, — говорит и указывает в сторону, туда, где на камне речном сидит, сложив крылья, большая птица с белыми перьями. Голову опустила, не двигается, наблюдает.
Рыжая девочка негромко хлопает в ладоши. И думается мне, что не выпускали ее из дома, что сидела взаперти, раз мелочам таким радуется. Каждому кусточку, каждой травинке. Она рвет цветы, подбирает по размеру, бормочет что-то под нос и плетет венок. Он выходит неровным, но Сатори довольна.
— Красивый какой, — подбадривает ее Зенки. — А желтого не хочешь добавить?
Кивает в ответ и несется вперед. До ушей моих доносится едва сдерживаемое шипение: камни острые режут кожу Сатори, ветки-палочки ступни царапают. Но рыжая девочка молчит. Молчит и когда тянет руку сквозь колючий куст, чтобы сорвать тонкий стебель, усыпанный маленькими желтыми цветами.
— И когда надоест нянчиться, — недовольно бросаю я и пихаю в бок зазевавшегося Дио. Тот уже давно пытается уронить мне голову на плечо, да разница в росте мешает, а потому серая громадина просто нависает надо мной.
— Ей одиноко. — Зенки поднимает плечи и с улыбкой глядит на рыжую девочку, которая машет ему цветком и жмурится. — Она осталась без семьи, без дома.
— Так каждый-из нас остался. — Развожу руки в стороны и не удерживаюсь от едкого смешка: — Иди, приласкай меня, малыш Зенки.
Он тут же краснеет, зажимает рот ладонью и отворачивается, а я слышу над ухом громкий смех Торре.
— Он, — пещерный размахивает ручищами, сжимает кулаки и какие-то время пытается подобрать нужные слова, — не дозрел. Не понимает, что делать с тобой, красотка.
— Люди — не ягоды. Да и Зенки, гляди-ка, Половин сорок, не меньше. Он уже давно большой мальчик.
