Все течение мирной жизни он сделал подобным военному лагерю, с обязательным исполнением приказов и исполнением степных законов, которые он собрал воедино и назвал Великой Ясой.
От самой Ясы письменных свидетельств практически не осталось. Ее текст можно только условно собрать по частям, благодаря разного рода средневековым хроникам, в которых какие-то пункты монгольского права того времени запечатлены. Часть установлений касалась, прежде всего, веры монголов. Яса обязывала уважать мудрых и непорочных, но воздерживаться от осуждения злых и несправедливых, поскольку монгольская вера предполагала, что злые речи и поступки все равно происходят только с небесного соизволения и за эти грехи отчет у человека может потребовать только Тенгри. В конце концов, человек должен отвечать только за собственные поступки и стремиться жить согласно своей вере, то есть честно исполнять свой долг, не приносить зла и больше чем на себя полагаться на справедливость Тенгри.
Законы ясы перекликаются с заповедями Ветхого Завета: «Первым является следующее: любите друг друга; во-вторых, не совершайте прелюбодеяние; не крадите; не лжесвидетельствуйте; не предавайте кого-либо. Уважайте стариков и бедных». Поскольку монгольское общество на этапе его становления было бедным обществом, то оно предполагало законы гостеприимства, нарушить которые было хуже, чем украсть: «Он (Чингисхан) запретил им (монголам) есть что-либо в присутствии другого, не приглашая его разделить пишу; он запретил любому человеку есть больше, чем его товарищи». Особо стоит сказать, что Яса хана не делала существенных различий между разными верами: для Чингисхана вера в единого бога была адекватна вере в его Единое Вечное Небо, в Тенгри. Поэтому он особо оговаривал, что верующих людей нужно уважать и не оказывать никакой религии предпочтения: все они достойны, хотя считают, что веруют в разных богов. Но, как пишет Лэм, обнародовать первую статью составленной им Ясы хан не решился, а она, между прочим, гласила: «Повелеваем всем веровать в Единого Бога, Творца неба и земли, единого подателя богатства и бедности, жизни и смерти по Его воле, обладающего всемогуществом во всех делах». Очевидно, он сообразил, что если повелеть всем верить в Единого Бога, то можно отпугнуть языческие народы с их многобожием, так что он предпочел не делать предпочтения ни одной из вер, оставив веру на усмотрение завоеванных или добровольно подчинившихся ему народов. Это была своего рода «монгольская свобода совести».
