Спустя некоторое сценическое время Яков пытается проделать тот же фокус с появившимся невесть откуда неким Стариком, не то странником, не то паломником. Старик, однако, не испугался и шутка не удалась, но почему? Потому, что есть оружие против шантажа? Отнюдь. Яков потерпел неудачу просто потому, что Старик точно знает: он в этих местах впервые, и знать молодой человек ничего о нем не может ни при каких условиях. Иными словами, он не боится не потому, что чист и праведен, а исключительно в силу логики и знания жизни.
А вот и такая картинка: все тот же Яков беседует со своим дядюшкой Харитоновым. Харитонов заставляет племянника сделать предложение Тане, падчерице Мастакова, Яков пытается объяснить, что Таня им не интересуется, не силой же ее под венец тащить, на что Харитонов на голубом глазу отвечает: «А хотя бы насильно? Девицы смелость любят. Болван!» Яков огрызается: «Попробуйте – женитесь на ней сами!» И вот тут Харитонов прибегает к шантажу: «Цыц! С кем говоришь? Вот как я вылечу в трубу да останешься ты нищим…» Вроде бы человек стремится устроить выгодный брак племянника, чтобы подстраховать его на тот случай, если бизнес дядюшки рухнет, да? А вот и нет! Вспомните-ка, что говорит Харитонов в первом действии: «Человек я неказистый, женщины меня иначе как за деньги – не любят, жить мне скушно, вот я и пью, играю… Торной дорогой всяк пройдет, а я люблю – по жердочке, над омутом, чтобы подо мной гнулось да качалось, чтобы каждую минуту думать: устоишь, Яким, али сверзишься? Вот оно в чем удовольствие жизни!» И в свете этих слов реплики Харитонова в разговоре с племянником приобретают совершенно определенный смысл: не можешь увлечь Таню романтически – возьми девку силой, тогда у нее выхода не будет, кроме как под венец, а не сумеешь – так я все свои деньги проиграю, пропью и на срамных баб растрачу, и ничего тебе не достанется в наследство. Чем не шантаж? И еще какой! Тот самый, перспективный: сделай, иначе не получишь благ.
Но Харитонов не был бы Харитоновым, если бы не использовал и другой вариант шантажа. Узнав неприятную правду об отчиме Тани, своем, между прочим, друге и куме Мастакове, он советует племяннику: «Теперь, по случаю срама, приданого можно взять гораздо больше – понял?» Иными словами, угрожай Мастакову оглаской – и он станет более щедрым, выдавая падчерицу замуж.
Линия «Старик – Мастаков» разворачивает перед нами картину шантажа классического, ретроспективного. Оказывается, Мастаков, состоятельный купец, построивший и завод, и ремесленное училище и начинающий новое строительство, когда-то очень давно был осужден за убийство: будучи рекрутом, напился вместе с солдатами, участвовал в пьяной драке, ничего не помнит, но когда выяснилось, что после драки остался труп, бесхитростный юный пьяный парнишка показался полиции самой доступной мишенью. Его и привлекли, даже разбираться не стали – он ли убил, не он ли… Присудили четыре года каторги. Отсидев два года и пять месяцев, Мастаков с каторги сбежал, взял себе другое имя, выправил документы и ведет спокойную праведную жизнь, женился на женщине с двумя детьми, овдовел, детей этих вырастил как родных, зарабатывает много и много же тратит на нужды общества (завод заводом, а со здания ремесленного училища никаких дивидендов не получишь, как ни тужься). А загадочный Старик, как выяснилось, был на каторге вместе с Мастаковым, отбыл свой срок полностью и теперь разыскал старого знакомца. Зачем? Вот это и есть самое любопытное. Чего хочет Старик? Денег за молчание? Нет. Работы, крыши над головой? Тоже нет. Тогда чего же? Этот вопрос неоднократно задает Старику и сам Мастаков, и его любимая женщина Софья Марковна, но ответ получают далеко не сразу. Старик, как выясняется, хочет, чтобы Мастаков мучился страхом. Страдал. Старик считает, что если Мастаков (но это сейчас он Мастаков, по новым документам, а раньше был Гусевым) не отбыл свой срок на каторге до конца, сбежал, облегчил себе жизнь, то теперь должен как бы отдать долг и пережить страдания, от которых он себя когда-то незаконно избавил. «Ну, предашь ты меня суду, разоришь мою жизнь, – какая в этом польза тебе?» – в отчаянии спрашивает Мастаков, а Старик отвечает: «Мое дело». «Зачем бежал? Зачем страдания не принял?» – «Жить хотел я, работать». – «Страдание святее работы», – строго произносит Старик, и Мастаков восклицает: «Зачем оно? Какая от него польза? Кому? Кому? Ну, говори, дьявол!» Вот тут-то Старику бы и дать ответ на вопрос, мучающий многих философов и ученых: для чего человеку даются страдания? Должен ли человек идти им навстречу или имеет право уклоняться от них, избегать? Но ответа у него нет, как нет и никакой собственной философии, на неудобный вопрос ему сказать совершенно нечего, поэтому он меняет тему и переходит в наступление: «Не лайся, я смолоду облаян! Ты у меня весь в горсти, как воробей пойман». Излюбленный прием демагогов. Интересно, почему, читая Горького, я так часто перескакиваю мыслями на наши комсомольские собрания? Между прочим, никакой собственной философии у Старика и в самом деле нет, это он только вид делает, что борется за некую идею справедливого страдания, а сам-то своей помощнице Девице обещает, что после встречи с Мастаковым они «большими кораблями отсюда поплывут». Так что все многозначительные и псевдовысокодуховные уклонения Старика от ответа – не более чем обычное манипулирование с целью выколотить побольше денег.
