— Да я ничего плохого… да ведь жуть берет от этой истории, волосы торчком встают.
Хозяйка закурила, Палычи поддержали, математик сказал:
— Вот я и прошу вас восстановить в памяти семилетний день рождения Саши. Итак, Полина произносит знаменательный тост и спускается в сад.
— Помню.
— Софа, ты даже заплакала.
— Не то чтобы…
— У тебя ресницы потекли.
— Кому это интересно? — оборвала Софья Юрьевна. — Что ж, момент сакраментальный, так сказать, в жизни человека. Я подумала: давно пора, замужество украшает женщину.
— Серьезно?
— Не иронизируйте.
— Смотря какое замужество.
— Единственное. В этой области я консерватор. И Александр Андреевич полностью одобрял шаг дочери.
— Он знал заранее?
— Конечно. Как мы появились, намекнул: сегодня, мол, судьбоносный для Полины день. — Ученая дама помрачнела, поникла. — Вот уж действительно судьбоносный… Муж прав: жутко все это.
— Жутко, — повторил муж.
Иван Павлович кивнул.
— Но надо Саше помочь.
— Это да. — Софья Юрьевна проницательно посмотрела на математика. — Источник ваших побуждений столь чист?
— Что вы имеете в виду?
— Сама не знаю, поток сознания вслух… Да, она ушла, жених бросился за нею, соперник достал трубку.
— Журналист?
— Софа, этот самый журналист и был, по-моему…
— Помолчи! Вы, должно быть, знаете этого проходимца, что задумал Вышеславскому всемирную славу создать — книжечку издать.
— Проходимец?
— Ловит золотую рыбку в мутненькой воде.
— Вы считали его соперником Николая?
— А то нет? Чего ж они вокруг дочери академика крутились?
— Логично. Александр Андреевич решил продемонстрировать свою курительную трубку?
— Да, антикварную.
— И вы ушли с ним?
— Откуда сведения?
— Николай сказал.
— У них очень вкусная колодезная вода. Тоше захотелось…
— Мне захотелось водички, а Софа пошла…
— Не перебивать! Я пошла на кухню за ведром, Александр Андреевич поднялся к себе в кабинет. Вернулись, и Тоша отправился на колодец.
— Журналист веранду не покидал?
— Покидал, — донес Антон Павлович из правой двери. — Ходил в сад трубку почистить.
— А та безмолвная пара?
— Кажется, жена выходила к ребенку, а, Софа?
— Выходила. Вот только когда…
— Но все сидели за столом, — загрохотал вдруг великан, — когда меня понесло на лужайку! После тенистых акаций…
— Сиреней, — бросила супруга.
— После сиреней солнце ослепило, и увидел я, как Саша отскочил от матери… нет, соскочил со спины матери, рухнувшей в кусты, играются, думаю, подхожу к колодцу — хлещет кровь на траву, на папоротники, на белое платье. Я испугался (хотя, в сущности, мне неведом страх), развернул ее, упала оземь коса, а кровь пуще хлынула из раны на горле прямо на мой светлый летний костюм. В обморочном бреду я схватил мальчишку и повел на веранду.
