После пронзительной паузы математик подтвердил:
— Голоса помню, чертову эту считалочку.
— А труп?
— Да, я подошел… подбежал. Услышал какой-то животный вопль.
— Академик закричал.
— Кто ее обнаружил?
— Муж-двойняшка, пошел на колодец за свежей водичкой. Вдруг — возникает весь в крови и тащит за руку Сашу, тот упирается, весь дрожит, подтаскивает ребенка к деду, что-то шепчет… Тут старик рванул на лужайку и там завопил, точно раненый лев. Мы, естественно, повалили за ним.
— Вы все были на веранде?
— Наверное… я был. Там стекла разноцветные, особая атмосфера, готическая, так сказать. И все происшедшее вспоминается в некоем сказочном ключе.
— Я поговорю с Кривошеиными, — бросил Иван Павлович задумчиво. — Они бездетны, а вы?
— Я, слава Богу, и поныне не обременен. А у Коли — представить страшно! — трое. Но он женился позже.
— Он ваш друг?
Филипп Петрович подумал.
— Друг. Давненько, правда, не общались.
— Что вы можете о нем сказать?
— Добрый человек, — произнес журналист с размягченным от спиртного чувством. — Добренький, осторожненький, тихонький…
— Чем он вам не угодил?
— Это я ерничаю, не обращайте внимания.
— Он любил Полину?
— Как любил, так и забыл. Запретный плод ведь сладок, правда?
— По-вашему, в этом механизм любви?
— Эк вы… механизм! — Филипп Петрович усмехнулся. — Математик-с. Да, в этом, в недоступности. И мужчина себя накручивает, накручивает… А результат? После трагической гибели единственной якобы любимой, Моны Лизы, женился, расплодился, жив. Вот и вся любовь.
— Несколько цинично и примитивно, но по сути верно.
— Верно! И после Полины я лично имею дело только с доступными женщинами.
— А почему Мона Лиза?
— Вы помните ее вечную улыбку— уголки губ чуть приподняты, словно она знает какую-то тайну и умалчивает, дразнит, играет…
— Вас увлекало в ней нечто порочное, вы намекаете?
— Ну, вы прям сразу: порочное! Говорю же, в ней была тайна.
— Мне она казалась существом чистым, из детства.
— Вот это и влекло. Вас тоже? И кому же такое «неземное» существо могло отдаться?
— Вы намекаете на отца Саши? — спросил математик задумчиво. — Улыбку помню, она и мертвая улыбалась. — Он помолчал. — Однако вы не женились?
— Я — бабник, — донес журналист доверительно и захохотал. — Да, насчет детей. Дети были. Не наши с Колей, не Кривошеиных. Остается та таинственная парочка, так?
— По-видимому, так. Кто-нибудь из взрослых выходил в сад, не помните?
— Не помню. — Журналист вдруг поперхнулся очередной порцией виски, порции небольшие, частые, на американский манер. — Вы намекаете, что Полину убили?
