Дедушка закурил трубку с оригинальным изогнутым мундштуком, заговорил неторопливо:
— Потомственная интеллигенция, к которой я и мой внук принадлежим, всегда шла, так сказать, своим путем.
— Своим путем, — подхватил внук с усмешкой, — а шла туда же — на кладбище.
— Ну, ну, Сашок… Так вот, испокон веков, называя себя «солью земли», мы были умные, но не мудрые. И последнее время я начал размышлять: есть ли жизнь после смерти.
— Серьезно?
— Может, с моей стороны и поздновато: ведь очень скоро я узнаю несомненно, стопроцентно.
— Ну и как, есть?
— Боюсь, что да.
— Не бойтесь, — заявила Анна в приятнейшем головокружении. — Это очень радостно, что там нас, может быть, ждут.
— Смотря кто ждет, — вставил Саша, а старик продолжал воодушевленно:
— Дети мои, святые боялись, даже Сын Божий боялся. Страх смерти движет миром, прогресс придуман, чтоб его приглушить. Впрочем, это проблемы моего возраста, не вашего.
— Деда, ты делал бомбу по велению времени и потому что твои мозги для этого созданы.
— Кстати, о времени… — Дедушка отогнул рукав пиджака. — Двадцать минут девятого. Пойду-ка пошевелю мозгами.
— Коньяк оставь, может, мы еще выпить захотим.
— Как тебе угодно, Сашенька. — Старик выбил пепел из трубки в медную пепельницу и как-то встрепенулся, вздрогнул. — Господи, налей! Налей всем! — Взглянул на Анну. — Ведь сегодня день его рождения, двадцать лет.
— Какое жуткое совпадение! — выпалила Анна, тут же прикусив язык (буквально даже почувствовала солоноватый привкус крови во рту. «Так тебе и надо! Какая бестактность, совсем нельзя пить!»).
— Да, да, — пробормотал старик отстраненно. — Сашок — единственное, что у меня есть на свете. Здесь все, и прежде всего я сам, все принадлежит ему. За тебя, мой дорогой! Юности, мужества и ума тебе не занимать. Дай Бог мудрости…
Она убрала со стола, помыла посуду (молча, преувеличивая свой промах, да и язык болит) и праздно растянулась в дачном кресле, не в силах, кажется, пошевелиться.
— Устала?
— Ужасно.
Он протянул обе руки и нежно, слегка прикасаясь, погладил ее по лицу. «Какой красивый!» — в который раз подумалось, и голова закружилась от острого пряного аромата то ли табака, то ли коньяка.
— Смотри, больше так не надрывайся.
— Не буду.
— Даешь мне слово?
— Даю.
В банальных репликах крылся подтекст, который тревожил и радовал.
— Какая ты красивая, — сказал он, словно подслушав. — Хочешь коньяку?
— Ой, он такой пьяный! Пить хочу, умираю. — Она жадно осушила высокий хрустальный стакан. — У вас такая вода вкусная.
