— Из нашего колодца в саду, там на дне кусок промышленного серебра, очищает воду. Сейчас я тебе свежей принесу.
— Да не надо… (Но он уже побежал на кухню, вернулся с ведром.) Тут еще половина.
— Нет, свежей, холодной! Пойдем, я покажу, как набирать.
Они вступили на травянистую тропку под сень сиреней, как вдруг серебристый голосок позвал: «Саша!»
— Я сейчас. Юльке чего-то надо!
Он исчез, нахлынули звуки старого танго… кажется, «Маленький цветок», да. Анна углубилась в зеленый трепещущий тоннель, который вывел на лужайку с нескошенной травой. Колодец, над ним стройный каштан, за ним заросли — пленительный пейзаж в закатных лучах.
Она остановилась, сердце заныло от чувства острого и сильного, природу которого не объяснить, как не объяснить красоту — воспоминание о рае, детстве человечества. Обернулась: дедушка задумчиво смотрит в окно. Мировой старик, ей нежданно-негаданно повезло вдруг найти близких, словно странный шутник вернул родительский долг… Не надо омрачать такой вечер — прекрасную иллюзию в саду, когда ощущение времени потеряно.
Донесся шум выливаемой воды, Саша появился с пустым ведром, бросил его в траву, подошел, положил руки ей на плечи.
— Дедушка смотрит!
— Смотрит? — Саша рассмеялся нервно. — Не беспокойся, подглядывать не станет, не такой он человек.
Она чувствовала удары его сердца, его жгучее возбуждение, которое опьяняло сильнее, чем коньяк.
— Анна! — только и сказал он и прижался к ней лицом; мир с садом словно вздрогнул, заправившись страстной энергией… Она отстранилась.
— Зачем она тебя звала?
— Кто?
— Юлия.
— Пойдем ли купаться. — Он взял ее за руки мокрыми руками. — Да ну их всех! Они нам не нужны, ведь так?
— Ага. Какое необычное место. Здесь как будто должен расти аленький цветочек.
— Где? Где именно?
— Вон там, возле кустов.
— Давай посадим алую розу.
— Давай. Вы сегодня на кладбище ходили?
— Да, к маме. Знаешь, ведь я убил ее.
— Да ну тебя! — Она вырвала руки в гневе.
— Это правда, Анна.
— Как же так? — Она почувствовала, что сейчас заплачет и все полетит к черту. — Не надо, не говори ничего!
— Как хочешь.
— Это нечаянно случилось, да?
— Я почти ничего не помню, так, обрывки… Я потом болел.
— Сколько тебе было лет?
— Семь.
— И в семь лет ты умудрился… Какой черный человек внушил тебе такой ужас?
— Меня допрашивали.
— Как она умерла?
— Ей перерезали горло.
Анна содрогнулась всем телом и какое-то время не могла говорить. Больше всего поражал его тон, рассудительный, холодноватый — застарелая история; никакого безумия, болезни, скорби не проглядывало в красивых разноцветных глазах.
